Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

– Отец, а ты что делал в юности?

– А тебе рано это знать.

Ну разумеется. Только Саша хотела возмутиться, как в главное витражное окно влетели мама с Ференцем.

То есть нет, не так. Сначала брызнуло стекло. Отец вскочил. Кто-то из эльфов внизу в зале повёл руками в воздухе, и отец повёл тоже – и стекло зависло, не долетело ни до пола, ни до голов танцующих. Это Мелисса была! Сперва замедлила стекло, потом собрала с пола свои яблоки.

А уж потом в проём влетела мама. Ладно бы на огромном лебеде. Ладно на ястребе. Ладно бы даже на драконе или на метле – в конце концов, дракона Саша уже видела, а ведьмы тоже уважаемая профессия. Но нет, мама сидела, поджав ноги, на белой крышечке от сахарницы. Увеличенной крышечке – мама там поместилась вдвоём с Ференцем.

– Мама!

Мама теперь нарезала круги над залом. Увеличенный сахар сыпался дождём. Саша вскочила и закричала ещё раз:

– Мама, я здесь!

Отец сказал:

– Ну хоть не на расчёске.

– Мама, да мама же!

И тут мама услышала. Приземлилась, волнами вздыбив ковёр, съехала с крышки и сказала:

– Ох. Дочь моя, так ты тут в безопасности?

– Мам, почему ты летаешь на крышке от сахарницы?

– Ай, да какая разница, – отмахнулась мама, – что согласилось полететь, на том и выбрались.

– На немытой крышке от сахарницы, – сказал отец. А Ференц Рьяный наконец встал тоже – и кивнул ему. Отец не кивнул в ответ. – Зачем вы пришли?

Мама и Ференц промолчали. Стояли рядом. Мама отряхнула юбку – вся в сахаре. Отец недавно так сидел в зале витрин, среди стекла.

– А что, – спросила мама, – мой отец тоже уже сгинул? Мы всё пропустили?

– Кто вам дал право, – спросил отец всё так же негромко, – кто вам дал право появляться на моей земле?

– Так ты не угрожал ей? Нет, ты не тронул Сашу?

– Где мой сын?

– Там где-то, – отец кивнул Ференцу на толпу внизу, – там где-то, посмотри среди танцующих.

Очень мало движений, очень мало слов. Гюрза взбежал по лестнице, и Ференц накрепко прижал его к себе, но смотрел всё равно на отца:

– Ты хочешь поединок?

– Разумеется.

– За что это, – возмутилась мама, – за меня? Я что, принцесса не рожавшая? Прости, ребёнок.

– Я тебя отправлял искать убежище, – сказал отец маме, – и защиту. А ты вместо того…

– Да, счастье отыскала. Ужас-то какой!

– Ты могла бы хотя бы сделать вид, – сказал отец, – хотя бы дать себе труд притвориться, что…

– Ну какой труд дала бы, ну какой? Не быть похищенной злодеем, а сбежать к нему тайком? Жить с ним инкогнито? В игру это как впишется?

– Если б ты только сделала вид, что тебе хоть слегка неловко, что так вышло.

За окнами полил дождь. Сразу стеной, потоками, будто всё вечное лето вода где-то копилась в небе и сейчас вот хлынула.

– Уходите, – сказал отец, – уйдите с глаз моих, пока я вас не уничтожил. Я на своей земле.

– Пап, я останусь.

– Иди, – сказал отец. Как будто стоял на вершине скалы, опершись на меч. Как будто тёмная фигура. А поднимет голову… – Иди, сказал, потом не отпущу.

– Но, папа, я…

– Ты будешь слушаться или нет, Александра? Иди и живи.

Ну а если она не хочет жить вот так? Если ей в радость сидеть у отцова трона на троне поменьше? Хоть бы и всю жизнь? Почему она должна снова куда-то бежать?

– Да почему ты снова за меня решаешь, папа?

В разбитое окно ворвался ветер и погасил свечи. Тёмный, тёмный зал, только эльфийские фонарики тут и там. За окном молнии. Внизу кто-то закричал.

– Забери их, – сказал отец Ференцу, – забирай на ту сторону их всех. И сам уйди. В поединке я сейчас тебя убью.

– Имеешь право.

– Да вы тут что, с ума успели все сойти?

– Если убью – некому будет проводить их от меня. Уходите. С детьми сдержусь. Всё равно ведь теперь они все цельные. Переждите на той стороне. Где я неясно выразился?

Хотела подойти – и не смогла. Обнять, дотронуться, хоть что-то – ноги будто в ковёр влипли.

– Александра, я кому сказал идти. Считаю до трёх.

Отец складывал руки у груди – ничего страшного как будто, сцеплял пальцы.

– У нас тут праздник был, – сказала Карина, – нормальный праздник прям такой. А вы окно разбили.

Кто-то взял Сашу за руку. Сгустилась темнота.

Интермедия IV

Он-то думал: там будет ещё долго. Про то, как они все пришли на эту сторону, и как отправились в Каринин интернат, потому что не знали, куда ещё деться, и как в этом интернате всё даже не было так ужасно: вдруг светило солнце, и эта женщина в сером шерстяном платье, ну та, которая всем там заправляла, улыбалась и прижимала к себе девочку, похожую на Ирису.

– Ой, ты что, наша выпускница? Как-как, Лапшевич? Ой, нет, не помню, вот совсем не помню что-то, но вы не стойте! Проходите, проходите!

Она ведь даже не спросила, кто они все есть. Про Карину сказала: «Вот видно, что наша девочка». Как будто, когда сдвинули что-то с Садами, они одновременно сдвинули что-то и на той стороне, и что-то стало правильно.

– Вот эти места для неуправляемых, – говорила Карина, когда они все расселись на стульях и партах в пустом классе, – ну, куда я должна была попасть, если б не вы. Оказывается, у неё там дочь жила. У Слалом то есть. Не узнавала никого. Почти не говорила. А вот теперь узнала, и их всех, у кого кто-то был ещё, – всех выдали родным. Какая-то реформа, я не знаю.

– Угу, – сказал отец, – реформа, так и есть.

Кто так врывается на чужие вечеринки? Кто прибывает под конец, когда всё решено? Кто предлагает поединок тому, кого и так уже победил? Зачем всё это? На той стороне они ни разу толком не поговорили. Отец болтал с Кариной и с Алисой, даже Саше что-то рассказывал, только не Гюрзе.

– Послушайте, – спросила Карина, – а что там с ними делают?

А то она не видела детей в Садах!

– Ну в Садах-то понятно, – подхватила, как будто эхом откликаясь на его мысль, вот же взяла манеру, – но у нас вроде никто ничего не отделяет.

– Да как сказать, – хмыкнул отец.

– А вы о чём?

Эти двое как будто помирились – да сразу почти, ещё когда шли к интернату по подсохшей грязи двора. Как странно отец здесь смотрелся! А Алиса-то как странно! Саша шагала ото всех отдельно. Карина