Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

– Я хочу, чтобы Катька меня вспомнила.

– И всю жизнь потом по тебе скучала?

– Так я вернулась бы! Я же уже до этого…

– Гюрза тебя приводил, я помню. И? Не всегда же ты будешь приходить.

– Вы-то сказали, можно будет навещать!

– Так навещай. Для чего ей для этого помнить, кто ты?

А потом, ещё на нижнем этаже, они столкнулись с этой главной женщиной. Вообще, в этот-то раз тут было людно, совсем не так, как он запомнил; и эта Катька с пышными чёрными волосами задела Карину плечом. Нахмурилась, сказала:

– Ой, приветики.

– Ты помнишь, кто я?

– Ой, да сама не знаю. Ты мне снилась, да?

И почему-то она была в неположенном здесь чёрном платье. Кажется, всем всё равно. А вот теперь они сидели в этом пустом классе, и никто не хотел расходиться на любезно выделенные раскладушки, в разные спальни.

Сидели, смотрели в окно – опять на сумерки. Алиса медленно переплетала Саше косы.

– Карина-свет, – сказал отец, – смотри-ка, что покажу. Может, пригодится.

Почему ты показываешь ей, а не мне? Почему ты опять на меня не смотришь? Всё из-за Саши? Отец сложил ладони лодочкой, поднёс к губам, подышал, будто грел что-то. Он даже не послушал, как они спасли тех птиц. Да ничего он не послушал. Снова будто и не здесь.

– Смотри, – он показал Карине светящийся оранжевый кусочек. Мёд и не мёд, тепло и не тепло. Жидкий застывший мармелад-огонь. Гюрза умел только простые огоньки, неплотные. – Смотри, Карина. Ты тоже так можешь. Медленно дышишь, думаешь о том, что любишь. Таких, как ты, кто так умеет, здесь у вас очень привечают.

– Да? Серьёзно? Это поэтому меня Слалом всё отправляла на отбор?

– Да, да, поэтому. Тем, кто производит чистую энергию и готов показаться и делиться, – тем платят щедро. А кто не учится этим управлять и не желает помогать – тех шлют в места, которые как наши Сады. Вот куда ты чуть было не попала.

Зачем ты это ей рассказываешь? Почему не мне? Откуда ты вообще всё это знаешь?

Отец в тот вечер тоже будто читал мысли:

– Я изучал вопрос. На случай, если вдруг придётся жить здесь.

Но нам нельзя ведь жить на этой стороне!

– Да есть одно поверье – вздор, скорее всего, – что здесь-то игра не найдёт. Хочу проверить. Вы-то можете вернуться.

Они не успели в тот раз обсудить всё это дальше, потому что в класс вломились двое, девушка с юношей, оба растрёпанные, в чёрно-белом, и они целовались, и Карина заорала:

– Ни фига себе, Антон! – и отец спрятал плотный свет в карман.

Настоящее

– Гюрза, – сказала Алиса, – а ну пей до конца. А то отец твой так и не выйдет из болота. Где твоя память, там и его сила, он же ведь сам тебе сказал! Или ты что, соврал нам?

Там оставалось-то на самом донышке, в том пузырьке. Не глоток, а размазанная капля. Ну что там пить? Он наклонил пузырёк, высунул язык.

Карина спала где упала – на диване. Перчатки так и не сняла, шарф размотала не до конца. Помочь ей, что ли?

– Гюрза, – сказала Алиса, – ты герой или где?

– Я сын злодея.

– О, вижу, окончательно опомнился. А отец всё, пусть пузыри пускает, да?

Саша уснула рядышком с Кариной. Алиса не вязала на сей раз, а зашивала что-то. Папину рубашку.

Бывает, что проснёшься утром и не помнишь всего сразу, да и не хочешь помнить – слишком холодно. Он раз за разом просыпался так в отцовском замке, уже когда сменил имя с Каштана на Гюрзу, чтобы не выделяться среди призраков и минотавров, гаргулий, и драконов, и русалок. Вот эти первые у́тра – чужие простыни, чужая спальня на него одного, и пахнет дымом, и сердце стучит: сбежал – значит, найдут. Отец сто раз повторил: нет, никто не ищет, никто не заберёт тебя в Сады обратно, я и таскаться бы не стал туда-сюда с тобой, ну чего ты, Каштан, то есть что ты, Гюрза, ну откуда ты это взял, – но он всё равно ждал, что вдруг очнётся и проснётся в общей спальне, и вновь придётся идти на зарядку. И на завтрак.

В настоящем Алиса снова начала:

– Гюрза, ну сколько…

И тут в дверном проёме сгустился отец.

– Я же ещё не всё, – голос не слушался, – я же вспомнил ещё не всё!

– Ну а что там осталось? Ничего существенного.

Да-да, отец, такой же, как в лесу, – серебряные кольца, серьги в ушах, пальцы в чернилах. Смотрит всё так же хмуро и внимательно. И врёт всё так же. Вот только пахло от него не мёдом никаким, не можжевельником, не дымом, а невысушенной сыростью.

– Есть у тебя где вымыться, Алиса?

– Так я тебя и пустила в свою ванную, – сказала Алиса, – так я тебе и разрешила. Идиот придурочный.

Отец почесал затылок.

– Что есть, то есть, – признал, – а почему на этот раз?

– А небо из-за кого рушилось? Не из-за тебя, что ли?

– Постой, – сказал отец, – постой, постой. Гюрза, ты помнишь или нет, что в конце было?

Я ведь сейчас могу тебе соврать, как ты мне врал. Могу сказать, что ничего не помню. Ты обрадуешься.

– Гюрза, ты скажешь что-нибудь?

А что тебе сказать? Мы жили в интернате и потом в окрестностях, там же полно заброшенных домов; ты втихую раздавал эти светящиеся источники сил. Местные дети тебя обожали. Все тебя обожали. А потом ты пошёл и сдался Людвигу – не попрощался даже, будто я и не твой сын. И когда я за тобой туда пришёл – а я пришёл, конечно, – ты велел убираться.

– Ты мне соврал, – сказал вместо всего.

– Где именно?

– Что забираешь навсегда.

– Да?

Ты и сейчас, что ли, будешь отрицать?

– Ты говорил, что теперь всё будет в порядке. Что никогда никто меня обратно не потащит. Что всё решил. А сам нарушил ход игры.

А когда нарушаешь ход игры, игра тебе мстит. Поэтому небо в тот день и правда рушилось.

Ну то есть как. Оно не сразу делалось ниже. Они стояли перед дворцом Людвига – сам Гюрза, и отец, и Людвиг где-то там, на грани видимости, и Карина, потому что Карина всегда шла рядом, даже если не просить. Но тут замешкалась, а ветер выл, как никогда. Поэтому, наверное, она не слышала, как отец крикнул:

– Слева!

Не слышала, но видела, как он сделал выпад. Откуда у него вообще вдруг взялся