Фантастика 2025-100 - Даниэль Дессан

языка не продолжился. К приезду пожарных над крышей сарая уже взлетали языки пламени. Ветер то и дело доносил до окон школы подкрашенные копотью снежинки. Ученики десятого «Б» класса стояли около окон и следили за тушением пожара. Я поглядывал на действия пожарных вместе с одноклассниками (как и в «прошлый раз»).

«Вот только в прошлый раз у меня были сухие ноги, — сказал я Эмме. — От моей одежды не воняло гарью. Я не испачкал пиджак. Не потерял в сарае свой комсомольский значок. И не испортил галстук».

Я посмотрел на свой «модный» галстук, где после прогулки по сараю появились две пропалины.

Покачал головой и заявил:

«Всё, Эмма. Галстуку капут».

* * *

Под конец урока немецкого языка я решил, что на сегодня для меня занятия в школе окончены. Сообщил об этом двоюродной сестре. Поставил в известность о своём решении и классную руководительницу (скорее, потому что привык поступать «правильно», а не из реальной необходимости).

Лидия Николаевна поддержала моё решение. Она пообещала, что предупредит прочих учителей, на уроки которых я должен был сегодня явиться. Более того: классная руководительница отправила вместе со мной и Иришку Лукину — чтобы та присмотрела за мной (ведь я «надышался дымом»).

* * *

Иришка явно порадовалась решению «классухи».

На улице она схватила меня под руку. Словно и правда боялась, что я вдруг упаду без чувств. Мы с ней шагали по заснеженной дороге — теперь уже действительно вместе, а не просто рядом.

— Папа сказал, что тебя в Москве исключили из школы, — сообщила Иришка.

Она хитро сощурила глаза. Я увидел на её щеках ямочки.

Иришка смотрела на меня с нескрываемым любопытством.

Я пожал плечами.

— Не исключили. Но грозились исключить.

— Папа сказал: ты стал «неуправляемым», когда перестал петь на концертах. Папа считает, что у тебя завышенное отношение к себе. И искажённое восприятие действительности.

— Звёздная болезнь, — подсказал я.

— Ну да.

Лукина качнула головой — с её шапки осыпались снежинки.

— Моего старшего брата мама тоже называла «неуправляемым», — сказал Иришка, — до того, как он поступил в университет. А теперь он для неё едва ли не идеальный. Теперь для мамы я стала плохой и неуправляемой.

Лукина хмыкнула и добавила:

— Теперь мама ставит мне брата в пример. Как будто уже забыла о собственных словах.

Иришка указала на меня варежкой.

— Рада, что теперь не я самая плохая в семье, — заявила она. — Хорошо, что ты приехал.

— Ich freue mich auch, — сказал я.

Тут же перевёл:

— Я тоже рад.

Лукина дёрнула плечом. Она всё ещё не спускала глаз с моего лица.

— Наверное, это очень грустно, когда становишься никому не нужным, — сказала Иришка. — Будто старая мебель. Вчера о тебе говорила вся страна, а сегодня твоё имя уже забыли.

Она тут же спросила:

— Вася, ты всё ещё переживаешь? Из-за того, что тебя больше не зовут на выступления. Мама говорила, что ты даже перед Хрущёвым в Кремле пел. Когда был ребёнком. Лет пять назад.

— Переживал, — ответил я. — Раньше.

Добавил:

— Это было давным-давно. Теперь я успокоился.

— А ты не такой зануда, каким показался мне вначале, — сказала Иришка.

Она дёрнула меня за руку и заявила:

— Мне кажется, что мы с тобой подружимся.

* * *

Вслед за Иришкой я вошёл в тёмную тесную прихожую. Вдохнул застарелый запах табачного дыма. При тусклом свете лампы взглянул на уложенный ёлочкой паркет и на бежевые обои на стенах. Полюбовался разложенными на полке шляпами.

— Василий, сразу снимай с себя всю одежду, — сказала Иришка. — Я её простирну. От тебя сейчас ужасно пахнет. Словно ты вернулся не из школы, а с пикника.

Я не спорил с двоюродной сестрой — тут же в прихожей разделся до трусов. Вынул завалявшиеся в карманах брюк вещи, вручил свою одежду Иришке. Лукина сообщила, что «замочит» одежду после того, как я помоюсь.

В ванной комнате я вспомнил подзабытые с детства правила пользования газовой «горелкой». Вышел из уборной чистым, источающим земляничный аромат. Прикрыл наготу полотенцем, продефилировал в свою комнату.

Вернулся в гостиную наряженный в чистую одежду. Прислушался к громыханию тазов в уборной. Постоял около аквариума — понаблюдал за суетой крохотных рыбок. Подошёл к пианино, поднял клавиатурную крышку.

Правой рукой отыграл первую часть пьесы «Собачий вальс». Отметил, что пианино звучало недурно: гораздо лучше, чем стоявшее на сцене в актовом зале школы. Я уселся на винтовой табурет, подрегулировал его высоту.

«Эмма, надеюсь, в школе мне не померещилось, что у меня вновь появился голос. И я не угробил его в том сарае, когда надышался дымом».

Я отыграл вступление — сообразил, что именно сейчас исполнил, когда услышал мелодию.

Усмехнулся и пропел:

— Bésame, bésame mucho…

Вытягивал звуки легко и без фальши.

— Como si fuera esta noche la última vez…

«Поцелуй меня, поцелуй меня много раз, — перевела с испанского языка мои слова Эмма. — Как будто сегодня в последний раз…»

Меня словно окатили холодной водой. Я замолчал, заставил умолкнуть пианино.

Мысленно скомандовал:

«Эмма, стоп. Спасибо, конечно. Но я знаю перевод этой песни. Да и на испанском языке я прекрасно говорю. Помалкивай, пожалуйста, когда я пою. Договорились?»

«Конечно, господин Шульц. Договорились».

«Вот и прекрасно. Спасибо, Эмма».

В комнату заглянула Иришка. Я отметил, что дома моя двоюродная сестра сменила платье на короткий синий халат. Лукина недоверчиво улыбнулась, подошла к пианино: медленно, точно подкрадывалась.

— Василий, это ведь ты сейчас пел? — спросила Иришка.

Она положила руку на корпус пианино, сверху вниз посмотрела мне в лицо.

Я ответил:

— Разумеется, сестрёнка.

Лукина дёрнула головой — ударила себя косичками по плечам.

— Спой что-нибудь ещё, — попросила она.

Я кивнул, занёс над клавишами пианино руки.

«Эмма, в каком году показали в СССР фильм "Девчата"?»

«Премьера фильма "Девчата" состоялась в Центральном доме кино в Москве седьмого марта тысяча девятьсот шестьдесят второго года, накануне Международного женского дня».

«Прекрасно».

Я пробежался подушечками пальцев по клавишам — те охотно откликнулись на мои прикосновения. Поднял голову, посмотрел на двоюродную сестру. Заметил, как Иришка снова улыбнулась (она явно узнала мелодию).

— Старый клён, старый клён, — пропел я, — старый клён стучит в стекло…

Я не смотрел на свои пальцы: не сомневался, что они справятся со своей задачей без моего присмотра.