Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Он самый, – кивнув, подтвердил Шелк. – Держи, Лисенок. Вот тебе обещанные полдольки. Возьми, калитку за собой закрой, помни, что я говорил, и ничего не бойся.

– А вот мне страшновато, – призналась майтера Мрамор, дождавшись ухода мальчишки. – Не за себя – за тебя, патера. Им не по нраву, если кто-либо становится чересчур популярным. Быть может, Мягкосердечная Киприда пообещала тебя защитить? А если за тобой стражу пришлют? Что тогда делать будешь?

Шелк задумчиво покачал головой:

– Наверное, с ними пойду – что тут еще поделаешь?

– Так ведь назад можешь не вернуться.

– Пустяки. Объясню, что никаких политических амбиций не имею, а это чистейшая правда…

Придвинув кресло поближе к дверному проему, Шелк сел.

– Жаль тебя, майтера, внутрь не пригласить. Хочешь, вынесу за порог еще кресло?

– Не стоит, – ответила майтера Мрамор. – Со мной все в порядке, а вот твоя лодыжка, должно быть, болит невыносимо. Сегодня тебе пришлось проделать немалый путь.

– На самом деле вчера дела обстояли гораздо хуже, – заметил Шелк, ощупывая повязку. – А может, я, так сказать, обрел второе дыхание. В фэалицу произошло слишком уж много всякого, причем с невероятной быстротой – одно за другим, одно за другим… Вначале то самое великое событие, о котором я рассказывал в беседке, во время дождя, затем сюда заявился Кровь, затем встреча с Чистиком, поездка на виллу Крови, перелом лодыжки и разговор с Кровью. Далее, в сфингицу, поход с Прощением Паса к бедняжке Ломелозии, гибель Дриадели, обряд экзорцизма и желание Орхидеи устроить у нас жертвоприношение в память о дочери. Не привык я, знаешь ли, к такой хлопотной жизни.

Майтера Мрамор приняла озабоченный вид.

– Никто этого от тебя, патера, и не ожидает.

– И, наконец, прошлой ночью, только я, если можно так выразиться, начал вставать на ноги, произошло еще несколько событий, а сегодня Киприда изъявила нам благоволение… нам, первому мантейону в Вироне за двадцать с лишним лет! Если…

– Да, вот это чудо так чудо! – перебила Шелка майтера Мрамор. – До сих пор стараюсь с ним сжиться, если ты понимаешь, о чем я. До сих пор никак не интегрирую случившегося в рабочие параметры. Но это всего лишь… сам знаешь, патера: взять для примера хоть сегодняшний случай с Мозгом. Вдобавок я видела на стене дома надпись «Вернемся к Хартии!»… а после ту, другую, прямо возле нашего мантейона. Остерегайся, патера! Будь осторожен.

– Непременно, – пообещал Шелк. – Однако я хотел объяснить вот что: мне удалось вернуть себе душевное равновесие. Удалось, согласно твоему выражению, интегрировать случившееся в рабочие… как ты там их назвала? Словом, уложить в голове. Времени на раздумья мне, пока мы шли за арманекроном, хватало с избытком, и у меня появилась возможность, читая Писание, сравнить собственные впечатления с тем, что сказано там. Помнишь стих, начинающийся с: «Все, что видишь, вот-вот будет превращено вседержительницей природой; она сделает из того же естества другое, а из того еще другое, чтоб вечно юным был круговорот»? Разумеется, в контексте прощального жертвоприношения сие означает всего лишь, что Дриадель возродится к жизни в виде цветов и трав. И все же стих этот угодил в самую точку, как будто помещен на страницы Писания специально для меня, с тем, чтоб я прочел его сегодня. Хотелось бы мне, говоря перед людьми, воздействовать на них хоть вполовину от того, как повлиял на меня этот стих! Читая его, я понял: жизнь здесь, представлявшаяся мне мирной и безмятежной, обещавшая продолжаться без помех, без происшествий, – на деле не более чем преходящее положение вещей, одно из бесконечного тока таких же преходящих положений. Вот, например, мой последний год в схоле…

– Если не ошибаюсь, патера, когда я постучалась к тебе, ты сказал, что вон то мясо на ребрышках для меня? Очевидно, это значило, что оно убережет меня от возни с приготовлением главного блюда, и я очень, очень тебе благодарна. Запах просто восхитителен. Уверена, майтера Мята с майтерой Розой останутся безмерно довольны.

– Хочешь сказать, мясо пора снова перевернуть, не так ли? – со вздохом уточнил Шелк.

– Нет, патера. Мясо пора снять с огня и переложить на тарелку: оно ведь уже перевернуто.

Шелк дохромал до плиты. Пока он беседовал с Лисенком и майтерой Мрамор, Орев деятельно расправлялся с кошачьим мясом, разбросав обрезки по столу, а кое-что уделив и полу. Нижняя сторона мяса на ребрышках успела обжариться до золотисто-коричневой корочки. Переложив его в самую большую из имевшихся на посудной полке тарелок, Шелк накрыл тарелку чистой салфеткой и вручил майтере Мрамор, дожидавшейся за порогом.

– Большое, большое спасибо тебе, патера! – воскликнула майтера Мрамор, заглянув под салфетку. – Ну и ну! Просто чудесны! Надеюсь, ты сберег хотя бы три ребрышка для себя?

Шелк покачал головой:

– Я ужинал мясом на ребрышках вчера вечером, приняв приглашение Чистика, да и к мясному, честно говоря, равнодушен.

Майтера Мрамор слегка, едва заметно склонила голову.

– Поспешу к нам, пока не остыли.

– Майтера! – окликнул ее Шелк, ковыляя за нею, вдоль посыпанной щебнем дорожки к киновии.

Тень заслонила огненную линию солнца целиком, однако ночной воздух оставался неподвижен, сух, горяч, словно больной, доведенный жаром до грани смерти.

– В чем дело, патера?

– Вот ты сказала, что мясо на ребрышках восхитительно пахнет. Неужели… неужели запахи пищи тебе в самом деле приятны? Ведь ты, майтера, не можешь ее даже попробовать.

– Зато стряпать могу и стряпаю что ни день, – мягко напомнила майтера Мрамор, – и, естественно, без труда отличу приятные запахи от неприятных.

– М-да… а я-то подумал только о майтере Розе и просчитался. Надо было устроить нечто на радость всем вам, всем трем… – На этом Шелк осекся, тщетно подыскивая слова, подходящие к случаю. – Мне вправду ужасно жаль. Прости. Я поищу… постараюсь придумать, как исправить сие упущение.

– Но мне и это в радость, патера. С огромным удовольствием стану той, кто принесет моим сибам к ужину кое-что вкусненькое. А ты будь добр, возвращайся в обитель, сядь: на тебя же смотреть – и то больно!

Слегка замявшись (ведь сказать-то хотелось куда больше), Шелк лишь согласно кивнул и повернул назад. Увы, сломанная кость под ослабшей повязкой откликнулась на разворот не самым приятным образом: ногу пронзила такая боль, что Шелк едва сдержал крик, невольно сморщился, оперся о столбик беседки, а после ухватился за ветку крохотного персикового дерева, удачно подвернувшуюся под руку.

Откуда-то издали донесся стук.

Пожалуй, Шелк замер бы на месте, прислушиваясь, если б не остановился загодя.

Еще стук, на сей раз чуточку громче… и определенно слева, со стороны Солнечной. На Солнечную улицу вела парадная дверь обители: в киновии дверей, выходящих туда, не имелось вовсе.

Тут бы уместнее всего подать голос, попросить посетителя