Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Ты уж, патера, поверь: девушкам вроде меня, из тех, кому приходится разгуливать по ночной стороне, без оружия – никуда.

– Охотно верю. Но ты не собиралась на улицу после того как стемнеет, а значит, тебе угрожала – либо ты думала, будто угрожает, – еще какая-то опасность. Резонно предположить, что на опасное дело тебя послал тот же, кто подарил кинжал. Не хочешь ли рассказать, куда ты направлялась?

– Отнести… Нет. Пока нет, не хочу, а дальше – посмотрим, – с бесхитростным, весьма встревоженным выражением на лице, подавшись вперед, пробормотала Синель, и в этот миг Шелк мог бы поклясться, что она даже не подозревает о собственной красоте. – Все не так, совсем не так. То есть по отдельности у тебя все верно, а вот картина складывается не такая, как есть. Как будто я вправду из другого города. Нет, я – виронка, как и ты сам. И родилась здесь, и торговала возле рынка жерухой… с тех пор как подросла чуть выше вон той табуретки, на которую ты уложил ногу.

Шелк машинально кивнул, гадая, сознает ли она, насколько ему хочется прикоснуться к ней.

– Верю, дочь моя, верю. Однако если хочешь, чтоб я увидел истинную картину, рассказывай обо всем. Как она в свое время выглядела с твоей точки зрения?

– Журавль, как я вчера и рассказывала, другом мне стал. Милый такой, обходительный. Бывало, дарил кое-что – просто так, без корысти. Помнишь насчет букета синели? Вот в таком роде. Мелочи, но приятно. Многим девчонкам он нравился, и я порой… денег с него не брала. Имелась у него слабость насчет рослых девчонок. Он над ней даже сам вроде как иногда посмеивался.

– Действительно, он изрядно переживает из-за собственного роста, в чем мне признался при первой же встрече, – вставил Шелк, – а с высокими женщинами, может статься, сам себе кажется выше… но это не так уж важно. Продолжай, продолжай.

– Вот так, значит, у нас и пошло с тех самых пор, как я поселилась в заведении Орхидеи. Нет, ничего этакого, вроде «надо, понимаешь, пошпионить тут кой за кем, так что дай слово продать родной город и получай мундир», он мне не говорил. Просто болтали мы как-то вчетвером или впятером в большом зале, и Журавль там был тоже. Шутили насчет его занятия… ну, что он проделывает во время осмотров. Что да как проверяет. Ты в таких делах что-нибудь смыслишь?

– Нет, – устало признался Шелк, – но вполне могу себе представить.

– Потом кто-то из наших сболтнул, что к нам комиссар заглядывал, а Журавль этак, знаешь, присвистнул и спрашивает: кто ж его подцепил? Я, говорю. Тут Журавль начал интересоваться, много ли мне тот комиссар «на булавки» оставил, а потом, уже за осмотром, спросил, не поминал ли комиссар между делом о кальде.

Брови Шелка сами собой взвились вверх.

– О кальде?!

– Вот и я, патера, тоже здорово удивилась. Нет, говорю, не поминал, а кальд же вроде бы давно умер. А Журавль мне: ага, ясное дело, умер. Только когда мы закончили и начала я одеваться, он говорит: если, мол, этот комиссар или еще кто-нибудь когда-нибудь скажет чего о кальде или о Хартии и, кстати, о ком-нибудь из советников, сделай одолжение, запомни и мне потом расскажи. Ну а про советников он как раз кое-что говорил…

– И что же? – осведомился Шелк.

– В общем, ничего особенного. Просто сказал, что к озеру ездил, повидать из них парочку, Долгопята с Лори. Ну, я, конечно: ах да ох, как от нас в таких случаях требуется, но мне это, если честно, важным не показалось… зато Журавль, как услышал, будто бы онемел! Понимаешь, о чем я?

– Разумеется.

– А потом – я уж оделась, на улицу собралась, а он выходит из Фиалкиной комнаты и сует мне вот эту сложенную бумажку. Прямо сюда вот – понимаешь, патера? – сует. Осталась я одна, бумажку вытащила, развернула, а это чек, по которому всякому предъявившему пять карточек следует, за подписью какого-то олуха, о котором я в жизни не слышала. Ну, думаю, липа, наверное, но мне все равно мимо надо было идти, так что зашла я с ним в фиск, а там мне безо всяких «кто такая, где взяла» и прочего на пять карточек его обменяли. Вот так, запросто, пять карточек на конторку и выложили.

Тут Синель перевела дух и ненадолго умолкла, ожидая реакции Шелка.

– Как по-твоему, патера, часто мне такие козырные гостинчики, по пять карточек зараз, на карман оставляют?

Шелк только пожал плечами.

– Ну, поскольку тебе довелось развлекать комиссара, наверное, раз в месяц.

– Ага, как же! Не считая этого, только два раза за всю мою жизнь, вот слово-лилия! У Орхидеи с гостя за вход да за погляд на девок по десять долек дерут, а после он должен заплатить мне карточку, а мне еще с Орхидеей ее делить… ну, если это, конечно, не кто-нибудь вроде того комиссара. Такому и вход, и все остальное – задаром: неприятности-то никому не нужны. Все самолучшее, а ты его знай нахваливай, какой он, мол, лапушка, хотя «на булавки» такие обычно тоже не оставляют. Ну а с тех, кто платит, я, как уже говорила, получаю карточку. За карточку он может остаться со мной хоть на всю ночь, если захочет. То есть, если первый на ночь останется и «на булавки» не даст, я за ночь только полкарточки чистыми и заработаю.

– Я знаю немало людей, не получающих по полкарточки даже за неделю тяжелой работы, – заметил Шелк.

– Ну да, а как же! Отчего мы, по-твоему, всем этим занимаемся? Нам-то грех жаловаться: в удачную неделю, да с «булавошными», я могу чистыми получить и четыре, и пять. Может, даже все шесть. Только на следующей неделе в таком разе больше двух или трех не выйдет, это уж как закон. Выходит, в тот день я получила столько же, сколько зарабатываю за удачную неделю, всего-то навсего рассказав Журавлю, что слышала от этого комиссара. Леденчик в сахаре, а? Да, ты, конечно, сейчас начнешь толковать: дескать, надо же было подумать, с чего вдруг такая щедрость, но, знаешь, мне – вот слово-лилия – даже в голову ничего этакого не пришло.

Умолкнув, Синель вновь сделала паузу, словно бы в ожидании попреков.

– Стало быть, так оно все и началось, – пробормотал Шелк. – Ну а потом, дочь моя? Что было дальше?

– С тех пор я еще семь-восемь раз пересказывала ему, что слышала от гостей, и кой-какие штучки по его просьбе паре человек относила… люди как люди, с дневной стороны. И если приходит к нам комиссар