Отражение зверя - Галина Дмитриевна Гончарова

скользят под юбки, гладят там, где не стоило бы, – и вдруг прекращают свое занятие. И мужчина выскальзывает из алькова и словно растворяется в воздухе, а Диана остается стоять, прислонившись к стене, мокрая, дрожащая и растрепанная…

Как же хорошо!

Как же хочется еще! И еще!

И с губ женщины срывается тихий стон неудовлетворенного желания.

Она должна найти время и место! Должна найти способ! Ей нужен этот мужчина! А муж?

А что – муж? Мужу она сына родит… потом. Чуть-чуть позднее.

* * *

Хосе Лагос почти ничего не помнил из своей прошлой жизни.

Были какие-то обрывки. Огрызки воспоминаний, имена, лица… кем он был? Что он делал?

Хосе не помнил.

Зелье монаха, имени которого он тоже не запомнил, только запах хозяина, лишило его памяти, лица, даже имени. Хосе помнил, КТО он, и держался за эту память, как за последнюю ниточку.

Он еще человек? Правда же?

У человека есть имя и фамилия.

Он Хосе Лагос… есть ли у него родные? Друзья? Семья?

Он ничего не помнил. Оставалось только имя.

Иногда всплывали женские лица, иногда мужские… детских не было. Хосе не знал, что его продали родители. Не помнил.

Он не помнил, что родился калекой, у которого был горб, он не помнил, что мог передвигаться только в тележке с колесами, не помнил, как просил милостыню, чтобы хоть как-то отработать затраты на себя… ну не получалось у него овладеть ремеслом. Горб был уж очень неудачным…

Стоять Хосе толком не мог, так, пару минут, ходить тоже, ноги у него вообще были сухие, как палки, и почти неразвитые… брату Тома было интересно попробовать. Получится ли что-то исправить с таким материалом?

И он заплатил хорошие деньги семье Хосе, чтобы те не искали сына.

Можно бы и просто украсть, но что-то человеческое было и в нем… пожалел Лагосов, наверное. Хотя Хосе и был для них обузой.

Хосе забрали, посадили в клетку и исправно подмешивали в еду необходимое зелье… в этот раз – от медведя. И постепенно…

Постепенно Хосе утрачивал все, что у него было.

Сначала лицо его стало похоже на медвежью морду, вытянулось вперед, покрылось шерстью, потом шерстью покрылось и остальное тело, Хосе встал на четвереньки, так передвигаться ему оказалось удобнее, и горб оказался почти в тему. Он не рассосался, он никуда не делся, но странным образом сделал мужчину еще мощнее, еще страшнее, словно навис над мордой, добавил силы и тяжести…[34]

Потом ногти стали расти так, что уже походили на когти, острые и длинные. А потом и память начала мутиться, сдавать свои позиции, и забывалось постепенно и горькое детство калеки, и семья, которая смотрела с жалостью и брезгливостью, и жизнь впроголодь… это забывалось даже с удовольствием.

А вот имя…

Хосе казалось, что нельзя его забывать. Что исчезнет что-то очень важное, может быть, он сам? Что не будет… чего?

Он не смог бы ответить на этот вопрос. Но и в его жизни было что-то хорошее. К примеру, соседская девчушка, дочка зеленщика… она не знала про его любовь, не видела, какими глазами смотрит на нее Хосе, она просто была добрая и искренняя. И улыбалась ему от всей души.

А почему бы и не улыбнуться хорошему человеку? И не помочь, если можно?

Или мамина забота. Она была в раннем детстве, до того, как мама сгорела в несколько месяцев, измученная родами и тяжелой работой, но она ведь была! И вот эти крупицы тепла и искорки человечности не давали Хосе окончательно превратиться в зверя.

Они тянули назад, они звали… куда?

Телом он все больше походил на медведя, раздался в плечах, стал намного тяжелее, он спал на полу и ел из миски, повиновался командам и свирепо рычал, рвал когтями и зубами тех, кого выставляли против него на арене… да-да, и такое тоже было. Иногда подопытных стравливали друг с другом, если образец оказался неудачным. Чего ему просто так пропадать-то?

Клыки Хосе знали вкус человеческой крови.

И все же он сопротивлялся.

А потом его выпустили в зимний лес – и ожгли кнутом.

Беги!

Рви, кого пожелаешь!

Делай, что хочешь!

И Хосе пошел. Сначала медленно, оглядываясь и ожидая подвоха, а потом все быстрее и быстрее. Он не знал, что так распорядился король, он и вообще уже не подозревал о существовании короля – какое дело медведю до странных людских обычаев? А он уже почти и стал медведем.

Может, пока еще мелким и не слишком полноценным, но медведем. Кстати, еще и потому он был выпущен в лес.

Зачем брату Тома медведь? То есть зачем ему обычный медведь? Вот если бы Хосе сохранял разум, если бы оборачивался, или хотя бы пытался, если бы мог разговаривать…

Он еще мог, но с кем и о чем ему было говорить?

Со своими мучителями?

С соседями – такими же жертвами?

Зачем и о чем? Хосе очень быстро потерял надежду, так тоже бывает. Он не жил, он просто существовал, доживал, ни о чем не думая…

И сейчас Хосе медленно шел по зимнему лесу.

Для медведя это плохое время. В эту пору приличные медведи спят в берлогах, ни о чем не думая, спят и видят хорошие сны о лете, о ягоде…

Хосе уснуть не мог.

Он еще не стал полноценным медведем.

Он еще не набрал жира, у него не было берлоги, не было ничего…

Что ему оставалось?

По мнению брата Тома – только одно. Стать шатуном. Нападать на людей, рвать их, чтобы выжить, врываться в древни, ломать двери, проникать в дома… нагонять ужас.

Только вот Хосе не мог.

Это же люди!

Одно дело, когда тебя травят на таких же, как ты, а другое, когда ты сам, осознанно, без угрозы голода, плети или раскаленного железа, решаешь стать убийцей.

Так нельзя.

Наверное, он уснет в лесу. А может, пойти к людям, и его там убьют?

Хосе пока не мог ответить на вопрос, что для него лучше. Он колебался.

Говорят, замерзать не больно? Это просто, как засыпаешь?

Наверное, так будет лучше. Надо попробовать… он пока останется в лесу.

* * *

– Диана, милая!

– Расси, любимый!

– Ты так прекрасна, твоя кожа, как сливки, и губы, как ягодки…

Диана таяла от изысканных комплиментов. Расмус делал все, чтобы ей угодить. Дарил цветы, милые безделушки, сладости, мог бы дарить и драгоценности, и шелка, но оба они отлично понимали, чужих подарков Иоанн не потерпит. А