Космонавт. Том 2 - Феликс Кресс

Федя хлопнул ладонью по клаксону, имитируя рёв:

— Так я и ехал Гудю, овцы бегут, дед машет палкой. А на посту ГАИ меня остановили и спрашивают: «Ты чего, больной, сигналишь?». А я им в ответ: «Так овец дрессирую, товарищи!». Они долго смеялись, потом чаем угостили из фляжки. Если ты понимаешь, о чём я.

Я понимал. Да и Федя мне нравился. С хитринкой парень, но при этом гнили в нём не чувствуется.

У подъезда нас встретил грохот. Отец и дядя Боря, красные от натуги, выносили старую кухонную тумбу.

— О, Серёга! — поприветствовал меня дядя Боря. — Помогать пришёл или зрителем?

— И то, и другое, — усмехнулся я, подхватывая ящик с краской. Федя, не дожидаясь просьбы, взвалил на плечо рулон линолеума.

В прихожей мать металась между кухней и коридором, зажав в руках веник и кастрюлю:

— Осторожно! Там же мои банки с огурцами!

Консервы я запихнул под кровать в своей комнате, чтобы не мешали при ремонте. Материалы сложили в углу коридора, где уже стояло ведро для известкового раствора.

Вернувшись в свою комнату, я вытащил пару банок из-под кровати, обернул в газету и вышел из квартиры.

— Держи, — я сунул Феде свёрток. — За терпение.

— Да не надо… — запротестовал он, но руки сами потянулись к свёртку.

— Бери-бери, — сказал я и вложил ему в руки свою ношу.

— Ну, раз настаиваешь… Спасибо, Сергей.

У машины Федя снова остановился, прикурил:

— Так, может, подкинуть тебя куда?

— Нет, благодарю, — отказался я. — Накатался уже. Здесь недалеко, пройдусь.

С Ваней мы переговорили быстро. Я передал ему подарок от Шурика для Наташи, он сообщил мне, что завтра к семи парни придут и начнут работу. Поболтав ещё немного с ним, я отправился домой. Дел оставалось много, а завтра уже снова на учёбу.

Обратная дорога заняла полчаса. Уже дома я переоделся в домашнее и вышел в коридор на помощь отцу, который уже сдвигал в углу коридора старую этажерку.

Сначала мы молчали, разговор не клеился и мы работали в тишине, которую нарушал только скрип половиц. Затем, мало помалу, беседа наладились. Говорили мы в основном о незначительных вещах и серии: лото, домино, погода. Так длилось до тех пор, пока отец не заговорил о моих планах на будущее.

— Мать говорит, ты в звёзды целишься, — неожиданно проговорил отец, вытирая пот со лба. — Говорит, космонавтом стать собираешься.

— Собираюсь, — кивнул я, убирая в сторону стопку старых журналов.

— Значит, не забыл мечту детства. Помню, как ты «Туманность Андромеды» под подушкой прятал, — отец усмехнулся, проводя пальцем по пожелтевшей странице журнала.

— Не забыл, — ответил я. — И это никогда не было мечтой. Разве что в самом начале. А затем это превратилось в цель, к которой я и иду.

Отец помолчал, а затем сказал то, чего я не ожидал от него услышать:

— А ведь я в детстве тоже мечтал о космосе, — он поднял глаза к потолку. — Зачитывался Жюль Верном и Гербертом Уэллсом. «Вокруг Луны» и «Первые люди на Луне» были зачитаны мной до дыр. А потом мне попались и «Марсианские хроники» Брэдбери. Эх, было время. До сих пор эти три книги самые любимые.

Отец сделал паузу, а затем продолжил:

— По правде говоря, я до сих пор представляю каков он. Я о космосе, — отец глянул на меня и улыбнулся. — Наверняка тихий, без суеты, спокойный и необъятный…

Воспоминания нахлынули резко, как вспышка солнечного света через иллюминатор. Я словно снова ощутил упругий вакуум скафандра «Орлан-МКС», слышал щелчки системы терморегуляции. МКС — белый лабиринт модулей. И Земля под нами — гигантский голографический шар, где Амазонка переливалась изумрудной лентой, а пески Сахары мерцали, как расплавленная бронза.

— «Союз МС-25», подтвердите калибровку манипулятора ERA', — голос ЦУПа, звучащий чётко, будто из соседнего модуля, и мои пальцы в перчатках с тактильной обратной связью, которые ловят вибрации роботизированной «руки», монтирующей новые солнечные панели.

Ещё вспомнился момент тишины, когда отстыковались от станции. В иллюминаторе «Crew Dragon» мелькала спутниковая россыпь Starlink, похожая на рой светлячков. И я, как ребёнок, прилипший к стеклу, считал их, пока коллега из JAXA не рассмеялся: «Алексей, ты ж их уже тысячу раз видел!».

Но самым ярким воспоминанием всегда была первая ночь на орбите. Когда выключаешь свет в куполе «Наука» и видишь, как над Тибетом танцуют авроры. Зелёные сполохи, смешивающиеся с огнями Шанхая внизу — будто вся планета пульсирует в такт какому-то космическому сердцу.

— А потом что случилось? — спросил я, выныривая из своих воспоминаний. — Почему не пошёл по этому пути дальше?

Отец ответил не сразу. Он долго молчал, перекладывая с места на место стопки газет. И я уже подумал, что так и не ответит, как это случалось уже много раз, когда я задавал ему неудобные вопросы, но он всё же заговорил:

— Потом… Потом я повзрослел, сын.

И в этом «повзрослел» я услышал звон миллионов осколков от разбитых мечт всех детей мира.

— Но, — нарочито бодрым голосом сказал отец, — я ни о чём не жалею. Ведь я встретил твою мать, потом у нас появился ты. Да и космос ближе, чем нам кажется, — он подмигнул мне. — Пойду перекурю и чаю выпью. Тебе заварить?

— Да, спасибо, — сказал, обдумывая его слова о космосе, который ближе, чем нам кажется. Ведь он прав. К примеру, от Москвы до Питера по прямой 634 километра. А до космоса — всего 100–122 километра.

Когда отец ушёл на кухню, я остался один на один с грудой хлама. Глянув на тумбочку и оценив её размеры, я решил, что справлюсь с ней и без помощи отца. Тумбочка поддалась с лёгким скрипом, обнажив на полу фотокарточку в пыльной паутине.

— Оп-па, что здесь у нас? — негромко проговорил я, наклоняясь за фотографией.

Подцепил её ногтем, поднял, пыль сдул. Перевернул и вгляделся в снимок, на котором был изображён отец лет двадцати, в кожаной куртке, рядом с ним сидят и улыбаются четверо. Лица смутно знакомые, кроме одного… Этого человека я узнаю везде и всегда.

— Да ладно… — неверяще