Вервольф. Заметки на полях "Новейшей истории" - Алесь Горденко

произнесла девушка. – В августе девяносто первого, когда ты вломился на пресс-конференцию, устроенную этими… комитетчиками? Папе это напомнило захват корабля пиратами, взятие на абордаж. Папа... Он был советский офицер. Много раз в разговорах вспоминал: я давал присягу Советской Родине. Он вас всех не любил – тебя, президента Эльцера, Михеля Горбатого. Считал, что вы предали его родину. Но тебя он уважал – для него ты был безбашенным корсаром.

Джордж рассмеялся. В этой девочке определённо есть что-то особенное. Она снова напомнила ему один из самых страшных эпизодов в жизни – а ему почему-то было смешно. Может, это какое-то свойство памяти, защитный механизм? По прошествии лет страшное начинает видеться смешным.

– В мире нет бойца смелей, чем напуганный еврей! – он в очередной раз процитировал свою любимую частушку. Санни тоже улыбнулась.

– А как тебя нашёл дядя Герхард? Ну, после…

– Он меня и не терял! – девушка снова улыбнулась, но как-то грустно. – Дядя – двоюродный брат папы. В молодости у них были отличные отношения, а потом разладились. Из-за политики. Папа стал офицером Советской Армии, принёс клятву верности СССР и очень переживал, когда той страны не стало. А дядя никогда не лез в политику. Он прирождённый юрист. Пришёл президент Эльцер, принял декларацию независимости – значит, теперь надо служить Северной Федерации. Они с папой тогда впервые серьёзно поругались у меня на глазах. Папа считал дядю приспособленцем. А потом... Последний раз я видела папу утром третьего октября. Он оставил меня в офицерском общежитии Даманской дивизии, а сам поехал в Мошковец. Вернее, вся дивизия поехала – и он вместе с ней. Только пока дивизия стояла на окраине города, не зная, за кого будет воевать, папа направился прямо в Верховный Совет. Он очень уважал генерала Хруцкого, у них была общая служба в Афганистане, когда папа там был в командировке. Хруцкий для него был командующий, товарищ генерал;

Эльцер – предатель…

– А я? Третьего я уже был и. о. президента, об этом объявили в Даманской дивизии.

– Ты точно не обидишься?

– Нет, солнышко, не обижусь.

Джордж перевернулся на кровати и лёг рядом со своей гостьей, лицом к лицу. Поцеловал её.

– Хотя, если тебе об этом больно вспоминать, то – не надо.

– Папа считал тебя недоразумением. Точнее, твоё назначение. Ты же накануне стал и. о. премьер-министра. Эту новость передавали по радио, а приёмник стоял в кухне офицерского общежития. Я готовила нам с папой еду, там же сидели его друзья-офицеры. Когда передали новость, папа как-то криво усмехнулся – ну это уже ни в какие рамки. Совсем Эльцер сдурел, это не глава правительства, а какое-то недоразумение.

Даже в ночном полумраке спальни было заметно, как девушка опять смутилась и слегка покраснела. А Джордж тихо ей улыбнулся.

– Твой папа был прав, Санни. Ты вряд ли мне поверишь, но в те дни меньше всего я хотел встать во главе этой страны. И «недоразумение»... Это, пожалуй, было самое цензурное обозначение ситуации, когда меня поставили во главе правительства. Ты думаешь, в Кремле сидели и сидят какие-то герои, рыцари без страха и упрёка? Или столь же отъявленные, но всё равно решительные негодяи? Нет, мы все там были обыкновенными людьми. И каждый хотел отсидеться, переждать грозу, авось, рассосётся как-нибудь... Так как ты попала в семью дяди Шпеера?

– О том, что папу убили, мне сказали поздно ночью четвёртого числа. Весь день половина нашей общаги сидела как на иголках – и завидовала тем, кому позвонили из Мошковца их мужья и отцы – мол, жив-здоров, мы победили. Первые списки погибших пришли ночью. Уже после твоего обращения к народу. Его мы тоже смотрели всей общагой. И очень сильно удивились. Ты первый, кто отложил написанный текст и начал говорить не по бумажке. И то, что ты сказал... «Хватит смертей, давайте услышим друг друга». Может быть, поэтому я и смогла пережить известие, что папу убили. А потом появился дядя Герхард, помог мне собрать вещи и отвёз меня к себе домой. Оказалось, что никакой он не приспособленец. У него до сих пор только четырёхкомнатная квартира, которую ему дали как отцу четверых детей, ещё в СССР. Первое время я жила в комнате, которая считалась его кабинетом.

– А он как-нибудь объяснил, почему он взял тебя к себе?

– Один раз он мне сказал: «Это была моя обязанность». И всё. Хотя, наверное, чтобы его правильно понять, с ним надо пожить. Он вообще мало говорит, но если что скажет – это закон. У него четверо своих детей, так он им просто сказал: эту девочку зовут Санни. Она – дочь моего погибшего двоюродного брата. Кроме меня у неё больше никого нет. Поэтому она будет с нами жить, и я её буду растить как свою родную дочь. И они меня приняли. Наверное, им это не очень понравилось, но мне никто не сказал ни одной грубости и не сделал ни одной подлости.

– Санни, а мне тогда показалось или... Помнишь Новый год в Кремле? Я подходил и всех вас поздравлял.

– И сказал, что я – настоящее солнышко и освещаю это скучное мероприятие…

– Ага, именно!

…Как всё-таки она прекрасна, когда улыбается! Но спросить её всё-таки хочется.

– Мне тогда показалось, что тебе неприятно сидеть за одним столиком с Эрингом, бывшим министром внутренних дел?

Санни перестала улыбаться и отвела взгляд.

– Генерал Хруцкий послал папу, как опытного боевого офицера, штурмовать телебашню. Её защищали люди Эринга. Когда стало понятно, что Верховный Совет уничтожен, папа вышел с ними на связь, чтобы договориться о цивилизованной сдаче сво их людей в плен. Пускай потом будет суд, тюрьма, но – чтобы всё прошло по закону. Но в этот момент пришло указание Эринга – живых не брать. И папу и ещё двух переговорщиков они просто изрешетили пулями. Это подлость!..

Санни отвернулась к стене.

Ну что, получил, старый дурак? – мысленно спросил себя Джордж. – Это ведь был не приказ Эринга. Это был твой приказ Эрингу – пленных не брать. Никого.