Зябрики в собственном соку или бесконечная история - Константин Константинович Костин

* * *

Дядя Драк показал мне, где я буду ночевать — на втором этаже, вернее, в мансарде, то есть в комнатке под крышей, которая называлась светелка, с окном и балкончиком на фронтоне. Еще там была кровать. А еще дядя Драк тихонько сказал мне, что парень я хороший и за рукопись его старого приятеля мне тоже спасибо, но если я ночью попытаюсь пойти искать Ниту — он мне сломает что-нибудь нужное.

Я клятвенно пообещал, что и в мыслях не было. Ведь приходить Нитке ко мне он не запрещал, верно?

Шучу, на самом деле, несмотря на то, что мне очень бы хотелось провести с Ниткой всю ночь, и не одну, но все же она заслуживает чего-то большего, чем тайное свидание с испуганным прислушиванием к каждому шороху. Мы еще успеем, мы еще всё-всё успеем, у нас вся жизнь впереди!

* * *

— Это мы, с Туманом и Луфарем.

Мы с дядькой Драком — в горнице, большой комнате, в которой, как я понимаю, выполняющей роль гостиной. Вдоль стен — широкие лавки, полы устланы лоскутными половичками, в правом углу — шкаф и занавеска, прячущая чью-то кровать, то ли Драка, то ли дедову, посередине помещения — стол, деревянный, тяжелый, накрытый скатертью. Рядом с ним — пара низких лавочек, вернее, скамеечек[1]. Два окна — на левой стене, между ними — зеркало, и одно окно — на противоположной выходу. Окна совсем небольшие, подоконники низкие, так что, чтобы изобразить в них классический образ «деревенская девушка смотрит в окно, опираясь локтями о подоконник», той самой девушке пришлось бы согнуться в довольно неприличной позе. Еще в дальнем левом углу — небольшая угловая полочка, похоже, когда-то на ней стояли иконы. А сейчас — черный чугунный бюстик незнакомого мне человека. Может, здешний аналог Ленина… хотя нет, товарища Афосина я знаю. Может — Сталина. А может и вовсе Антона Павловича Чехова.

А еще на стенах висели фотографии.

Старые, пожелтевшие, и новые черно-белые, глянцевые. С незнакомыми мне людьми… хотя вот этот лихой мужик смахивает на деда Паича в молодости… Я знаю только одного. Дядьку Драка.

Вот он в бескозырке, лихо сбитой на затылок, тельняшке. Вот — с автоматом, похожим на ППШ, в черном мундире. А вот — то самое фото, о котором говорим.

Три человека. В черных гидрокостюмах, за спинами — узнаваемые акваланги.

— Это мы еще до войны…

До войны? Мне казалось, что акваланги изобрели уже после войны, Жак-Ив Кусто[2]… а, понятно…

— Зябрик… — тихонько прошептал я. Но слух у дядьки был хороший:

— Кстати, банка зябриков у меня где-то завалялась. Будешь? После баньки?

— Как говорил… э… кто-то… «После бани портки продай, но выпей».

— Да, император Латр знал толк в баньке. Ну, смотри, студент, никто тебя за язык не тянул. Чтобы после бани выпил с нами!

— Есть!

— Служил? — картинно нахмурился дядька.

— Никак нет!

— Почему честь не отдаешь?

— К пустой голове руку не прикладывают!

— Знаешь, — одобрительно хмыкнул дядька, — Лихой боец из тебя может получиться, я в ЭПРОН[3]е тоже таким был. Да и в Роте потом, среди ребят, не отставал…

Непонятная Рота, явственно произнесенная с большой буквы[4], мне ничего не сказала, зато у меня, наконец, сложилось в голове картинка — моряк плюс автомат плюс акваланг — и до меня дошло, чем занимался дядька Драк в молодые годы.

Диверсанты. Подводный спецназ. Пираньи, мать их за ногу, то-то все с прозвищами… Кстати.

— Дядь Драк, Туман, Луфарь — а ты кто?

— А я — Дракон, — усмехнулся в усы дядька.

— Из-за имени?

— Из-за дракона, — Драк закатал рукав на левой руке и показал растянувшуюся на все предплечье цветную татуировку дракона навроде той, какая, по слухам, красовалась на руке императора Николая Последнего[5], — Ошибка молодости.

— Дракон, значит… — я улыбнулся. И перестал улыбаться.

— Дядь Драк, а там, в рукописи вашего Тумана… ничего такого, из разряда «Перед прочтением сжечь — после прочтения съесть», не было? Я не читал, если что?

— Да не было, конечно, Туман тоже не дурак… был.

Мигнувшую было печаль тут же разогнал вторгшийся дед Паич:

— Чего сидите⁈ В баню кто пойдет?

* * *

Шшшуххх!!!

Аааа!!! Данунафиг! Аааа!!! Данунафиг!!!

Не обращая внимания на ехидные смешки рассевшихся на самой верхней полке дядьки и деда, я скатился вниз с банного полка. Данунафиг! Я первый раз в жизни не мог вдохнуть воздух: открываешь рот, пытаешься сделать вдох — а воздух к тебе в легкие просто не идет. Потому что легкие сказали, что в гробу видели закачивать в себя эту венерианскую атмосферу, которую кто-то там считает воздухом, пригодным для дыхания.

— Слабовата молодежь пошла, — крякнул сверху дед Паич, — То ли дело мы в его годы…

— Ага, — поддакнул дядька Драк.

— Чего агакаешь? Сам-то еще от горшка два вершка, а туда же, к старшим приписывается.

Мужики похохотали, я тоже улыбнулся. Понятно же, что не в зло и не в обиду, просто шутят.

— Ершан, лезь на полок, парить тебя буду! — дед махнул двумя вениками, послав волну горячего воздуха. Один веник — березовый, а второй…

— Дедушка, а из чего у тебя вон тот веничек?

— Так с можжевельника же.

— Дедушка… А можно не надо?

— Не боись, Талган, подставляй бока!

ААА!!!

* * *

Распаренный, чувствующий себя так, как будто меня разобрали на части, промыли каждую косточку, каждую жилочку и собрали обратно, я вышел на крыльцо.

— Попей, Ершанчик, — Нитка протянула мне глиняную кружку.

— Что там?

— Зябрики в собственном соку. Я из банки налила и водой разбавила, на свой вкус. Попробуй, подолью чего-нибудь.

Я отхлебнул зябрикового сока, кисловато-сладкого, прохладного, освежающего. Вкусно. Прихватил зубами самого зябрика, плавающего поверху, захрустел. Остальные зябрики из банки азартно вылавливали крутящиеся тут же под ногами мальчишки-близнецы. Руками полоскаться в соке им запретили, так они гарпунили твердые и упругие зябрики вилкой. Без шансов.

Я отпил еще сока. Жить, как говорится, хорошо!

— Эй, ты!

Как всегда. Как только у тебя появится хорошее настроение — обязательно найдется тот, кто его изгадит.

У калитки, низенькой, чуть выше колена, как и здешние заборы, сделанной из нескольких горизонтальных жердей, стоял, покачиваюсь давешний Крастик. Все