Князь Барбашин 3 - Дмитрий Михайлович Родин

Князь как в воду глядел. Следующие полтора часа когги, шкута и барка пытались сблизится с караккой, однако, не выдержав обстрела со стороны бомбардирских судов, дружно развернулись к ним, словно собираясь разделаться с надоедливой помехой. Но не тут-то было. И "Гром", и "Морж" были куда быстроходней ливонцев и подпускать их к себе вовсе не собирались.

Но рано или поздно всему приходит конец. И когда к месту боя второго отряда подошли шхуны всем — и русским и ливонцам — стало понятно, на чьей стороне сегодня будет победа.

К вечеру на поверхности моря из ливонской эскадры остались только русские трофеи да "Резвый олень" Лангера, сумевший отползти достаточно далеко, что успеть затеряться в густеющих сумерках. Да ещё горящий "Меркурий" уже в потёмках взлетел на воздух, став символическим огненным салютом в честь одержанной победы.

Но это сражение заставило флот задержаться с походом на Пернов.

* * *

Осада Пернова затянулась на неделю. Поначалу Усолец боялся, что гарнизон начнёт делать вылазки или с юга подойдёт орденская армия, но время шло, а ни того, ни другого не происходило. Русский лагерь, ощетинившийся рогатками, стоял напротив Рижских ворот, перекрывая главную сухопутную дорогу. Правда перекрыть реку ему было не по силам, так что часть горожан постоянно сновала на лодках на епископский берег и обратно.

Впрочем, морские стрельцы в осаде не сидели без дела. Каждое утро лагерь покидал небольшой отряд, чья обязанность была разорить как можно больше селений вокруг Пернова и набрать живого полона. Остальные либо несли караул, либо тренировались.

На четвёртый день осады нервы у городского магистрата не выдержали, и они выслали парламентёра, чтобы узнать, чего хотят осаждающие и чего они ждут. На последний вопрос усмехающийся в густые усы Усолец ответил, лениво отгоняя стрекоз от накрытого стола, что ждёт он осадной артиллерии, чтобы начать обстрел города. А чего он хочет? Так известное дело! Испокон веков город, взятый на саблю отдавался войскам на три дня на разграбление. Вот он и его люди и желают получить своё в ближайшее время. Поэтому и капитуляцию не предлагают: кого же им тогда грабить-то прикажите?

Подобная "откровенность" вызвала ступор не только у парламентёра, но и у городского совета, который собрался, чтобы выслушать своего посланника. В стенах магистрата разыгралась настоящая буря. Одни требовали немедленно ударить по схизматикам, другие наоборот, предлагали обговорить условия, на которых город не будет подвергнут подобному ужасу. Причём последние слова русского военачальника они интерпретировали по-своему: надо дать хороший откуп, ведь русский почти прямо сказал, что всего лишь хочет обогатиться за их счёт.

Но сторонники обороны в этот раз всё же взяли верх, напомнив, что запасов в городе много, а его стены отремонтированы совсем недавно и способны выдержать и артиллерийский обстрел. Вот только они не учли того, что вести нельзя удержать в магистрате, и вскоре в городе каждая собака знала, как ответили осаждающие на предложения отцов города. И город полыхнул гневом на… протестантских проповедников. Мол, это они виновны в случившемся, и приход под стены города схизматиков — божье наказание за отступничество. Сутки в городе ловили и убивали всех, кто ратовал за ученье Лютера и магистрату с трудом удалось остановить эту вакханалию. Однако, имея за спиной поделённый на враждующие группировки город, о вылазке теперь не заикался уже никто.

Осада тем временем текла своим чередом. Ратные сотни уже достаточно далеко стали отдаляться от лагеря, так как всю ближайшую округу они уже достаточно хорошо почистили от населения. Теперь, сразу за рогатками воинского стана, раскинулся и лагерь полонян, растущий день ото дня и одним своим видом подавляя волю осаждённых, которые всё явственней начинали представлять себя среди тех бедолаг, что сидели и лежали связанными среди наспех срубленных навесов. И перновчане, не выдержав собственных страхов, побежали из города на другую сторону реки. Городские власти вначале попытались остановить этот поток, но потом передумали, ведь и у них были семьи. Однако побег остановили сами русские. Усолец, поняв, что исход начался, ночью, под покровом темноты отправил на тот берег две сотни морских стрельцов, которые сделав небольшой крюк, переправились через реку и с утра с радостными воплями и свистом встретили удиравших горожан, начав вязать всех, без разбора. А со стен и башен Пернова, сжимая кулаки в бессильной ярости, наблюдали те, кто ещё не успел покинуть осаждённый город.

В результате ближе к обеду Рижские ворота города приоткрылись и к русскому лагерю, размахивая белым полотнищем, направился парламентёр. Неуверенно оглядываясь, он приблизился к рогаткам и быстро заговорил по-немецки.

— От глупая немчура, — сердито перебил его сотник, вышедший встречать городского посланника: — Ты мил человек пo-pyccки скажи — сдаетесь али нет?

Парламентёр согласно покачал головой, на что сотник зло сплюнул и повёл его к столу головы.

Усолец в очередной раз встречал вражеского парламентёра сидя на складном стульчике и потягивая бордовое вино из стеклянного бокала, выданного ему специально для подобных случаев самим князем.

— Так что, вы сдаётесь? — лениво спросил он через переводчика.

— Город хочет предложить…

— Условия тут ставлю я, — довольно грубо перебил стрелецкий голова посланника. — Город либо сдаётся и я, так и быть, пощажу горожан, либо пусть готовится к штурму и трём дням грабежа и пожарищ. Передайте своим думцам, что, либо город завтра с утра открывает ворота и сдаётся, либо больше можете не утруждаться.

Выслушав перевод, посланник, пожимая плечами и негодуя, отправился обратно в город.

А с утра на море показались паруса кораблей и высыпавшие на стену замка купцы с ужасом углядели вместо возвращения ливонской флотилии знакомые обводы русских шкут. Последняя надежда в сердцах защитников угасла, так и не разгоревшись. Не дожидаясь подхода флота городские ворота со скрипом стали отворятся, а флаги Ордена исчезать со шпилей. Пернов сдавался…

Глава 11

Стояла ясная летняя ночь, в неба сияла полная луна, освещая спящий город потоками бледного света. Все в нём было погружено в сон, и лишь в окне смоленского епископа горел свет. Точнее, смоленского архиепископа, ибо митрополит, продолжая бороться с влиянием иосифлян, расставлял и возвышал своих людей, где и как только мог.

Ну а, как известно, до падения в 1514 году Смоленска, смоленская епископия находилась в канонической юрисдикции Киево-Литовских митрополитов, и лишь потом перешла под руку московской митрополии, которая в иной истории в 1539 году подняла её с чина Смоленского и Брянского епископства до архиепископства.

В этой