Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

на северной стороне улицы. Деревянные строения вспыхивали, как стога сена. Женщины, весь день прятавшиеся в глубине своих дворов и квартир, выбегали на улицу, выбрасывали из окон вещи. Спускаясь по шаткой лестнице, Итале заметил детей, которые ждали своих матерей, присев на корточки возле сваленного в кучу домашнего скарба. Мойше остановился было, чтобы о чем-то спросить старого еврея, стоявшего возле детей, но тот вместо ответа лишь погрозил ему кулаком и с бессильной яростью принялся на все корки честить «проклятых мятежников». Мойше повел свою группу дальше, через залитую солнцем улицу, где перемешалось все – люди, перепуганные лошади, сломанные стулья и кровати… Над улицей висел запах дыма, еще полыхали подожженные дома. Мойше, знавший в гетто все ходы и выходы, вел их довольно уверенно, но почему-то они все время возвращались в одно и то же место – на улицу Эбройи, где можно было еще некоторое время продержаться, прячась в опустевших домах и стреляя из окон. Однако порох и патроны кончались. И каждый раз, после очередной перебежки в поисках укрытия, людей в их группе становилось все меньше, так что в конце концов они решили совсем разойтись в разные стороны. С Мойше остались только Итале и Санджусто. Ныряя из одного двора в другой, они неожиданно столкнулись с отрядом полицейских; никто из них не успел даже поднять ружье и выстрелить. Чтобы пробиться, им пришлось пустить в ход приклады, а потом, несмотря на открытый по ним огонь, удалось нырнуть в какой-то проходной двор и выскочить прямо к той мясной лавке, откуда их маленький отряд вышел сегодня утром. Полицейские их не преследовали. Затаившись в дальнем помещении лавки, они выжидали. Но звуков с улицы доносилось все меньше. Примерно через час Итале, преодолев дремоту, встал и осторожно выглянул за дверь. Вечерело. В дальнем конце улицы виднелся кусок ясного бирюзового неба, на фоне которого отчетливо выделялась приземистая северная башня дворца Рух. С противоположной стороны улицы на него безмолвно, пустыми глазницами окон смотрели фасады разгромленных домов. В воздухе чувствовался еще довольно сильный сладковатый запах дыма. У порога лавки Итале заметил узел с одеждой и старый башмак – все это, видно, обронило какое-то семейство, спасавшееся от пожара.

– Похоже, все кончено, – сказал он, оборачиваясь к своим спутникам и выходя на улицу.

Санджусто и Мойше тоже вышли и встали с ним рядом. Во время последней стычки солдат ударил итальянца по руке прикладом, и теперь он сидел на бордюре, баюкая раненую руку. Мойше сделал несколько шагов и осмотрел убитого мятежника, лежавшего посреди улицы рядом с трупом полицейского; заглянув мертвому в лицо, он только пожал плечами и вернулся назад.

– Ну а теперь что? – спросил Итале. – Куда теперь?

– К черту! – сказал Санджусто по-итальянски.

Его рука сильно распухла и болела все сильнее, его подташнивало, а на душе было погано: его не застрелили, так что придется идти дальше, снова и снова… пока не закончится бесконечно долгая ссылка!..

– Господи, ну что за сволочная жизнь! – проворчал он злобно, на этот раз уже на диалекте Пьемонта, и медленно двинулся по улице, волоча за собой по камням мостовой свое пустое ружье.

– Вы как хотите, а я домой пойду, – сказал Мойше, отвечая на вопрос Итале. – У вас-то планы какие?

Итале молчал.

– В моем доме и вам будут рады, – сухо заметил еврей, готовый к резкому отказу.

– Спасибо тебе, – искренне поблагодарил его Итале и повернулся, чтобы посмотреть этому мужественному человеку в его прекрасные строгие глаза.

Теперь, после всего пережитого, ему казалось, что они знают друг друга всю жизнь, однако теплых чувств между ними так и не возникло, было только доверие, безграничное доверие друг к другу – все и ничего. И оба не находили слов, чтобы попрощаться.

– Нам, наверное, нужно попытаться отыскать своих товарищей, – честно признался Итале.

И, сдержанно распрощавшись с Мойше, они расстались.

Итале и Санджусто решили пробраться к Геллескару; путь туда лежал вокруг Университетского холма, через Заречье, мимо кафедрального собора… Они шли страшно долго, точно в затянувшемся сне, сперва при свете заката, потом в сумерках. В светлое время они передвигались очень осторожно, но затем осмелели. Их не остановили даже полицейские, расположившиеся на площади перед собором. Отряды конной полиции, стуча подковами, проезжали мимо, пешие патрули попадались на каждом шагу, однако в общем, похоже, полицейских в городе стало не намного больше. Улицы, правда, были почти пусты, но отдельные прохожие все же попадались, хотя и были очень молчаливы и замкнуты. Ни одной женщины друзья не встретили. Это был город, лишенный женщин. По дороге Итале и Санджусто довольно оживленно обсуждали возможные причины амнистии и пытались как-то восстановить общую картину того, что произошло за два дня восстания, особенно в районе Элейнапраде, пока они находились в гетто. Хотелось им знать, конечно, как обстоят дела в ассамблее. Говорил в основном Итале; он даже пытался шутить, надеясь подбодрить друга:

– Знаешь, награда ведь редко кого находит, а вот хомут всегда найдется – была бы шея!..

На улице Сорден он спросил, какое сегодня число, но через некоторое время повторил вопрос.

– Четырнадцатое, – повторил Санджусто.

– Я уже спрашивал, да?

– Спрашивал.

– Как твоя рука?

– Огнем горит.

– Ничего, здесь совсем недалеко. Можно было бы… – Итале не договорил. Он хотел предложить Санджусто остановиться и немного передохнуть, но это было бы глупо: пройти им оставалось не более двух кварталов. Ноги у него заплетались, он споткнулся.

– Хочешь, остановимся? – спросил Санджусто; на лице его застыла гримаса боли.

– Ну что ты! – воспротивился Итале. – Дом Геллескара в конце улицы. Хорошо бы Томас уже оказался там!

Он вспомнил, что и это вроде бы уже говорил, и решил пока помолчать. Наконец они подошли к нужному дому и поднялись на крыльцо, украшенное величественными каменными кариатидами и старинными щитами и мечами. Дверь им открыл слуга в ливрее и провел их через гостиную прямо в библиотеку, где им навстречу радостно бросился старый граф, на живом морщинистом лице которого явственно читалась тревога. Итале протянул было руку, попытался ухватиться за плечо Санджусто, однако ноги его подкосились, и он без чувств рухнул на пол. Санджусто, и сам едва державшийся на ногах, страшно растерялся, оказавшись среди совершенно незнакомых ему людей, упал возле Итале на колени и все пытался привести его в чувство, в отчаянии шепча:

– Очнись, дорогой мой, слышишь? Очнись…

V

На следующий день в полдень Санджусто вошел в комнату Итале со специальным выпуском «Курьера-Меркурия» – всего в одну страницу. Поскольку все редакции правительственных газет были сожжены в ночь с 13-го