Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

на 14-е, отпечатали его в какой-то реквизированной типографии, возможно даже в «Новесма верба». В газете ничего не говорилось о событиях в Париже, ничего – о том, перенесена ли сессия ассамблеи, или же заседания будут продолжены, и ничего – о волнениях 13–14 августа; зато там была сводка новостей за 12-е, где главной новостью была просьба великой герцогини, с которой она обратилась к ассамблее, а также сообщалось, что, согласно требованию полиции, лица, незаконно проживающие в Красное, должны незамедлительно покинуть не только столицу, но и провинцию Мользен до 16 августа 1830 года, а если они этого не сделают, то по приказу правительства будут арестованы и заключены в тюрьму. Далее следовал список из шестидесяти трех фамилий, набранный очень грязно, с ошибками, и Санджусто прочитал его вслух, неуверенно запинаясь и с особенно заметным на сей раз итальянским акцентом.

– Бреве Дживан-Алексис. Разенне Луке. Ягове Пьер-Мария. Брелавай Томас-Алексис. Фабр Рауль. Френин Дживан…

– Вот тут они запоздали, – заметил Итале.

Санджусто продолжал читать; по крайней мере десятка два фамилий были Итале хорошо знакомы, некоторых же имен он даже никогда не слышал.

– …Орагон Стефан-Мария.

– Орагон! Итак, он первый из депутатов… А Ливенне, случайно, в списке нет?

– Граф Геллескар слышал, что Ливенне убит на улице Палазай…

– Ладно, читай дальше.

– Паллей Тедор. Паллей Салвате. Верной Рош. Сорде Итале. Эклезей Матиас-Марк. Чорин-Фаллескар Георг-Андре.

– Еще один депутат!

Санджусто дочитал список до конца, некоторое время оба молчали.

– А Карантая в списке нет, – заметил Санджусто.

– Нет, – кивнул Итале.

Старый граф постоянно посылал слуг узнавать, что нового творится в городе. Ходили слухи, что Карантай серьезно ранен в схватке на улице Палазай; но ни о Брелавае, ни о юном Верное узнать ничего не удалось.

– Значит, даже Орагона хотят выслать, – говорил Итале. – Это действительно серьезный удар!

Чувствуя, что голос его звучит как-то неестественно, он сел в кровати – кровать была огромная, величественная, как и всё в доме Геллескара, с великолепными одеялами и пологом, напоминавшим занавес в оперном театре. Итале выглядел изможденным и осунувшимся; казалось, за эти два дня он снова сильно похудел и даже как будто стал меньше ростом.

– Тебе нужно немедленно уезжать из Красноя, – сказал с тревогой Санджусто. – После такого на помилование тебе даже надеяться нечего.

– Эх, если б удалось хоть что-то узнать о Брелавае!..

– Брелавай сумеет скрыться. Вряд ли он захочет попасть в тюрьму. А тебе нельзя ждать. У тебя в запасе всего одни сутки!

– А ты поедешь со мной?

– Меня в этом списке нет.

– Но ты запросто можешь оказаться в другом.

– Это верно. Почти наверняка и окажусь. – Санджусто сказал это совершенно спокойно. – Нет, я, пожалуй, немного подожду, пока все не утихнет, а потом снова уеду во Францию.

– А я вернусь домой. Поедем со мной, Франческо. Хоть ненадолго.

– Спасибо, дружище. Но лучше в другой раз, когда мой визит не будет столь опасен для гостеприимных хозяев. Я непременно приеду, и с огромным удовольствием!

– Ну пожалуйста! Сделай мне одолжение, а? Ты же не сможешь в ближайшее время даже границу пересечь. Тебя ни за что не выпустят. Поедешь во Францию попозже, когда все действительно утихнет. Я понимаю, почему тебя так туда тянет: здесь-то все кончено! Здесь незачем оставаться. И все же сейчас опасно пытаться выехать из Орсинии. Лучше какое-то время выждать, скрыться у нас, в горах. А потом мы постараемся вместе выпутаться из этой истории. Я ведь только одно и могу: уберечь тебя от ареста. Так позволь мне…

– Ну хорошо. Я поеду с тобой, – вдруг быстро сказал Санджусто.

Итале даже дыхание затаил от неожиданности, потом выдохнул:

– Вот и прекрасно!

Некоторое время оба молчали. Похоже, и Санджусто испытывал облегчение, приняв приглашение Итале, но выразить свои чувства словами не мог.

– Если пока что все по-старому, то почтовый дилижанс в юго-западном направлении отправляется два раза в месяц по пятницам, а айзнарский – в ближайшую субботу. Сегодня у нас ведь пятнадцатое? Значит, на этой неделе можно будет уехать. Но придется ждать еще три дня, а я совсем не уверен, что это нам удастся.

Санджусто молча покачал головой.

– Мы можем, конечно, пойти и пешком… – размышлял вслух Итале.

– А это далеко?

– Не больше полутора сотен километров.

– Но нам придется выйти немедленно, чтобы завтра оказаться за пределами провинции.

Раненая рука Санджусто была аккуратно перевязана; пришлось даже наложить легкие шины, чтобы зафиксировать ее.

– Ты вряд ли сможешь пройти сто пятьдесят километров с такой рукой, – сказал Итале, понимая, что и сам вряд ли сможет их пройти, и испытывая непреодолимое отвращение к собственной слабости.

– Нет, думаю, что смогу. А вот ты, Итале, по-моему, еще не совсем здоров.

– Ничего, граф одолжит нам лошадей, чтобы мы могли доехать до Фонтанасфарая. Он отсюда километрах в пятнадцати. И это уже провинция Перана. А оттуда мы можем не спеша пойти пешком или дождаться почтовой кареты.

– Ну хорошо, а деньги у тебя есть?

Они уставились друг на друга.

– Мелочь какая-то есть, по-моему.

– У меня в гостинице есть несколько крунеров, но туда мне уж больно не хочется идти, риск слишком велик.

– Нет-нет! Ни в коем случае! Граф, конечно же, одолжит нам необходимую сумму. Господи! Какой же я дурак!

Итале потер руками лицо, взъерошил короткий еще ежик отросших волос и рассмеялся. Опасность, абсурдность и безнадежность их положения были ему и совершенно ясны, и совершенно безразличны. Самое главное – что он не потерял друга, что Санджусто, этот храбрый и милый человек, не исчез, не растворился в неизвестности, как все остальные. Самое главное, что Санджусто не будет арестован, ибо он, Итале, этого не допустит. И более он ни о чем думать был не в состоянии. Он даже ту опасность, что могла грозить ему самому, способен был учитывать только в рамках опасности, грозившей Санджусто, хотя и для него самого возможность нового ареста была более чем велика.

Итале ни секунды не колебался, прося графа Геллескара одолжить ему лошадей и денег, и даже принялся шутить со стариком, которому очень не хотелось отпускать их в опасный путь, хотя старый граф прямо-таки мечтал бросить вызов всей Австро-Венгерской империи, посмевшей угрожать его дорогим гостям. Он еще долго спорил с Итале и Санджусто, доказывая, что оба они не в состоянии сейчас пускаться в столь утомительное путешествие, и уговаривал их остаться под тем предлогом, что полиции даже в голову не придет искать их у него в доме – «в доме какого-то старого солдата», как он выразился.

– Знаете, граф, в основе моей доблести всегда лежала осторожность, – заметил Итале. – Мы будем передвигаться