Слуга Государев. Тетралогия - Денис Старый

— И как? Дочь такого человека потребно брать в жёны! Породниться со стряпчим у крюка — превеликое дело для нас, — перебивая меня, сказала матушка.

Я поднялся с кровати. В ночной рубашке без лишнего стеснения подошёл к ведру с водой и стал умываться.

Нехорошо всё же, что мать надо мной, как оказывается, такую власть имеет. И нужно попытаться разобраться, так ли это. Или же после смерти отца матушка примеряет на себя роль главы семьи?

Наконец, я вытерся чистым рушником и снова повернулся к ней.

— Жену выбирать себе стану сам, — вынужденно жёстко говорил я. — И уж лучше Анну возьму, чем дщерь стряпчего у крюка. Анна — сие та девица, что ты видела. И взял бы, если б не то, что нынче я дворянином стану. И смогу подбирать жену под стать себе.

Я говорил и замечал недоумение в глазах родной для меня женщины. Она молчала, слушала, то и дело, словно сама себе не веря, качала головой.

— И ведь передо мной сын мой… но нешто ты не тот Егорка, коего ведала я в седмицу назад. И говоришь ты… словно бы с украины какой прибыл, — задумчиво сказала матушка.

— Матушка, — сказал я, взял руку женщины и поцеловал. — Поверь, это я и есть. Токмо как батюшки не стало, мне быть головой рода нашего. Потому и меняюсь, взрослею. Не со мною ли ты?

Я видел, как она расстроена, и хотел её убедить, вот только в чём? Ведь право сердце её материнское.

Тем временем Стрельчина смахнула слезинку и твёрдо проговорила:

— Ты что накумекал? Что я откажусь от чада своего? Не бывать такому! Иной ты с того, что мужем стал. А ещё ты и голова роду нашему! В том твоя правда, — поспешила заверить меня мама.

Ох, какая свекровь кому-то достанется! Строгая, придирчивая! Матушка стала ходить по моей комнате, смотреть пыль, водить пальцем по сундукам, по столу. Стала смотреть, чем же меня кормят. Открывала уже остывшие горшки с едой, нюхала. С одного так и пробу сняла.

— Полковник и царский наставник жить должен лепше! — сделала заключение высокая инспекция.

Дверь в комнату приоткрылась. На пороге показался дядька Никанор. Этот многомудрый воин, несмотря на свои седины, показался мне сейчас растерявшимся мальчиком. Я таким его еще не видел.

Да неужели! Нет, и вправду, на самом деле! Мне захотелось смеяться. Никанор влюблён в мою мать? Я чего-то не знаю? Боюсь, что слишком многого.

Никанор тем временем неловко отбил поклон. И было не понять, кому вообще он кланяется. Если мне — так то впервые. А вот если матушке моей…

— Спаси Христос, Никанор, что сына мне сохранил. Вовек не забуду! — повернувшись к нему, сказала моя мама.

— Да я что, Аксинья Христофоровна… а как же иначе… — несвязно лепетал Никанор.

Странное чувство зародилось у меня внутри. Я вдруг стал смотреть на своего крёстного отца как на предателя. Ведь предал он память друга своего, моего отца. Вон как на маму зыркает, негодник.

А если судить не чувствами, а умом, то понимаю, что было бы даже неплохо, если бы через какое-то время моя мама и Никанор… Хороший он дядька. И действительно помогал мне и помогает очень много. Ну а мама — как бы в монастырь не ушла. Пускай бы и жила себе нормальной жизнью и была счастлива.

Понятно, что современные морально-этические установки не позволят быстро и безболезненно маме и Никанору сойтись. Но я может быть и повлияю на это дело. Понятно, что отец останется в сердце, но Никанор для нашей семьи будет серьезным приобретением. Род нужно развивать. Стрельчены еще стрельнут и в историю войдут!

Но об этом, конечно, говорить ещё очень рано. Пока что пусть себе переглядываются.

— Матушка, ты в Кремле остаёшься или как? — намекал я, что у меня много дел, кроме того, чтобы иметь счастье видеть маму.

— А дом на кого я оставлю? На ту мокрицу, сестру твою? Девке замуж пора, а она всё никак справной хозяйкой не станет. Так что ты тут разбирайся, и дома ждём мы тебя. Решать потребно, яко жить будем без батюшки нашего, — сказала мама, но вопреки сказанному никуда не пошла.

А я же видел, что Никанор пришёл с какими-то новостями. Так что пришлось в каком-то смысле попрать нормы этикета, оставить родную женщину в моей комнате, а с Никанором пойти в соседнюю.

— С чем пришёл? — спросил я.

— Живой он пока. Можно говорить, — сообщил мне Никанор.

Конечно же, я понял, о ком идёт речь. Есть у меня один козырь — Иван Андреевич Хованский. Этот гордый человек слишком тяжко ранен, с проломленной грудью, с переломанной ногой. Однако, на удивление, уже второй день, а не помрёт. Даже, видимо, в сознание пришёл.

— Печать его при нём? — спросил я. Никанор кивнул. — Тогда запишите все его показания. Печать приложите к ним. И так, чтобы он и Софью Алексеевну оговаривал… В ином письме — патриарха… В ином письме…

Вот тут я задумался. Был у меня ещё один товарищ в кавычках, с которым так или иначе, но мне придётся разбираться. Поверят ли, коли сказать, что он также был замешан в бунте?

— И ещё в одном письме Хованский должен написать, что имел сговор с Афанасием Кирилловичем Нарышкиным. Что тот заплатил бунтовщикам, дабы остаться в живых, — давал я наставления Никанору.

— Что обещать ему?

— Что… А кто из его родичей в живых остался?

— Так сын его, Петр Иванович в Курске воеводой, — сказал Никанор.

Срочно нужно входить в курс дела, изучать всех бояр и воевод. Вот и не знал, что сын Хованского воеводой служит. И ведь по-любому его задвинут.

— Обещай, что я договорюсь, дабы сына его не трогали, — сказал я, подумал и добавил: — и что сыновья его у меня в пыточной. Будет говорить, пытать не стану.

— Лжу молвить? И слово свое порушишь? Не добре сие, — нравоучал Никанор.

Я промолчал. Слово свое держать важно, согласен. Но прошлая жизнь научила несколько обходить это правило. Порой для службы нужно соврать. Нельзя такой инструмент не использовать при достижении цели. Ну не будет же Хованский говорить, тем более то, что нужно мне, если только не получит мотивацию к этому.

Ещё вчера, когда мне сообщили, что среди многих раненых в Китай-городе нашли и Хованского… Я, на самом деле, не поверил своей удаче. Но тот же Никанор меня убеждал, что спору тут