Слуга Государев. Тетралогия - Денис Старый

Хочется… Очень хочется так наказать Афанасия Кирилловича, чтобы враз и до гробовой доски. До его, то есть, гробовины. И я бы это сделал. Причем и мысли были, как. Но нельзя.

Это ведь ловушка.

Что будет, если я убью Афанасия Кирилловича? Пусть бы и чужими руками, тайно, что и прикопаться будет сложно. Да все едино Матвеев поймет, кто это сделал. Тогда и шантажировать попробует. А еще этот боярин осознает, что я могу — и что мыслю нелинейно. А демонстрировать, что я не самый слабый игрок в этом змеином кубле, пока не стоит. Для врагов сюрпризом должно это оказаться.

— С позволения твоего, боярин Афанасий Кириллович, — сказал я с явным сарказмом, но поняли не все. — Первое, что мне потребно — это спрашивать с каждого. И с вас, бояре. Обвинения потребно составить. Сколь вас обидели, пограбили.

Уже не только Афанасий Кириллович решил возмутиться, но они были остановлены Матвеевым.

— Остыньте. А как жа следствие учинять, коли не спытывать у всех? — сказал он.

Я же, словно и не было ничего сказано, продолжил гнуть свою линию.

— Второе… мне нужна комиссия. Собрать треба людей, кои следить и за мной будут, помощниками и товарищами для меня станут. Вот мои предложения…

Я не хотел брать ответственность лишь только на себя. Понятно же, как Божий день, что меня подставляют и в этом. Ну что взять с полковника, ставшего таковым меньше недели назад? Если следствие пойдет по невыгодному для кого-то сценарию, можно осудить и меня самого. Обвинение в подкупе там, или во лжи, да хоть бы и в сатанизме, — это не представляется сложным. За мной же не стоит сильный клан.

Зато стрельцы стоят. Но это еще бабушка надвое сказала, насколько готовы служивые люди идти против власти, но за меня. Я и для большинства полковников кажусь выскочкой и самодуром. А зависть? Ведь наверняка и сотники, да и десятники судят да рядят — такой вот я, вознесся. И что главное, что не упал сразу после того, как бунт подавили.

Скажем так, люблю приятно удивляться, когда ошибаюсь.

— А что, сам не осилишь? Розума не хватит, али отваги? — спрашивал Матвеев.

— И того, и иного у меня вдосталь. Но как жа не уважить владыку? Али еще кого? И писари мне потребны. Оспросники кому писать. И кабы все было быстро, так спрашивать за день по десятку людей. То мне одному не под силу. И не на лето же растягивать следствие? — аргументированно объяснял я.

Даже был удивлен, что словно «комиссия» не вызвало отторжения и вопросов [латинское слово, пришло в Россию из Польши]. Кроме своих помощников, которых я могу привлекать, хоть и сотню, нужно было утвердить и постоянный состав. А предлагал я включить в следственную комиссию отца Иннокентия, полковника Никиту Даниловича Глебова, ну и… Пыжова. Да, именно его!

Последний член комиссии был, конечно, спорным. Однако я шел на это осознанно. Во-первых, Пыжов — человек явно Долгорукова. Во-вторых, Юрия Алексеевича оттерли от дел. Но он сидит среди бояр. Мне нужно было иметь еще один противовес Матвееву, хоть бы даже и того, кто в более близких отношениях с Нарышкиными. Уж больно много Артамон Матвеевич на себя берет.

Дошли до меня слухи, что Матвеев планирует подмять казначейство. И тут же приказ иностранных дел. Значит, я должен ему противодействовать в этом. Столько власти ему нельзя давать. Это же еще с тем, как он влияет на царицу Наталью Кирилловну.

Ну а Пыжова я всяко приструню. Если мне это удалось сделать, будучи десятником, то теперь и подавно. И пусть, с одной стороны, Пыжов мне чуть ли не враг, а значит, беспристрастный к моим решениям. Но с другой же стороны — он подпишет то, что я ему скажу.

— На том и моя воля! — сказал патриарх, бросив взгляд на меня.

Молодец! Словно бы поддержал меня. А ведь это легко делать, когда его интересы связаны с тем, чтобы влиять на следствие. Это я, на самом деле, услугу делаю патриарху. Большую услугу. И не важно, что при этом у меня свои интересы.

Удивительно быстро все организационные вопросы, связанные с созданием Следственной Комиссии, были согласованы. Все… Больше мне бояре не нужны. Мне бы с Петром Алексеевичем урок очередной провести.

— На том и решили! — сказал свое слово Долгоруков.

Было видно, что он немного, но все же воспрял духом. И хорошо.

Но какой же клубок змей! С ходу куча интриг и подстав. И большинство — против меня, как разменной монеты. Но нет… Если я и монета, то золотой рубль.

Через полчаса я был уже у государя.

— Наш новый урок, ваше величество. Сегодня мы с вами поговорим о колумбовом обмене, — начал говорить я.

— А что сие за зверь? — спросил государь.

— А это то, что может для державы вашей, ваше величество, великий прибыток иметь, да и с голодом бороться споро, — говорил я.

Петр Алексеевич с явным желанием пришел на урок. Никитка Зотов — снова с явным недоверием. Был в комнате еще один человек. Этот пришел с явной гордостью за то, что ходит рядом с государем. Гора возвышался над царем, как может возвышаться медведь над… Как-то неправильно сравнивать царя с зайцем. Но почему-то такие ассоциации были.

Нынче государь выразил свою волю: всегда и везде быть только с Горой. Нравилось ему быть под защитой исполина. И пусть, мне такое было вполне понятно. Может, Петр Алексеевич будет становится все более решительным, быстрее взрослея. Ну а у тех, с кем он разговаривает, решительности как раз и уменьшится. Присутствие Горы этому поспособствует.

Глава 20

Москва. Кремль.

18 мая 1682 года.

— Скажешь ли ты мне, Егор Иванович, отчего честь мне даровал в доследственной комиссии быть? — спрашивал человек, сидящий напротив.

Я не сразу ответил Потапке Пыжову. Воспитывал его, проверял на стрессоустойчивость. Ну или смотрел за тем, сколько можно на него давить, пока он не станет проявлять спесь и гонор.

И уже был доволен результатом. Я с ним эдак пренебрежительно, а с него — как с гуся вода. Или, как говорил когда-то мой дед из прошлой жизни: «Ссы в глаза — всё Божья роса!» Грубоват был мой дед, но что не скажет — не в глаз, так в бровь.

Вот такой пёс, как Пыжов, мне и нужен был. Возможно, я нашёл бы подобного человека и среди стрельцов. Однако стрельцы-стрельцами,