Ночь упырей - Анастасия Александровна Андрианова

Ты хочешь посмотреть на меня? Может, я вырос не таким красивым, как Мануш, и на тебя не очень похож, но я всегда помнил, чему ты меня учил. Быть честным. Не врать. Бороться до конца. И мыть руки. – Сквозь слёзы вырвался горький смешок. – Да, пап, вот такую чушь несу, представляешь… Ничего больше в голову не лезет.

Он шмыгнул носом, поднял голову и наткнулся взглядом на Мануша. В груди стало ещё больнее. Вот уж кто вряд ли очнётся…

Рваная рана пересекала горло брата широкой бороздой. Мануш. Каким взрослым он казался тогда – и каким мальчишкой выглядел сейчас. Смородник поднялся на ноги, покачнулся и встал рядом, положив руку на плечо Мануша.

– Вот я и перерос тебя, Ман-Уруш, – шепнул он, вспомнив детское прозвище. – Свет, спасибо, что дал увидеть тебя снова. Ты всегда был для меня примером. Я хотел равняться на тебя во всём – пусть и отрицал это, спорил до хрипа и соплей. Я не знаю, что случилось с твоей девушкой, брат. Прости. Я был мелкий и пустоголовый. Все меня простите. Я всегда буду вас помнить. До самой смерти. И после неё.

Смородник чувствовал, что ещё немного – и он упадёт на этот снег, подтянет колени к груди и завоет, уткнувшись в землю. Но вместе с тем ему стало легче. Будто вырвали из груди что-то, что гнило и болело долгие годы, мучило и мешало расправить плечи.

Его спины что-то коснулось. Смородник обернулся и увидел Варде с обеспокоенными глазами-лужами.

– Нам пора, Смо, – тихо и печально сказал он. – Я не знаю, скоро ли нас нагонят. Давай не терять время? Глоток твоей крови не может питать меня вечно. Пошли наверх. Нас там ждут. Мавна ждёт.

Мавна.

Её имя ощутилось как пламя камина в промозглый день. Как чувство, когда возвращаешься с холода в тепло родного дома. Смородник прижал пальцы к глазам и встряхнул волосами:

– Да… Пора.

Голос прозвучал скрипуче, как несмазанные дверные петли. Слёзы выжали из него способность мыслить и говорить. В голове гудело – он был опустошён, выжат, с пережжёнными нервами, которые сами стали как те провода: скрученные, с редкими проблесками вспышек.

– Сколько времени прошло на поверхности, пока мы здесь? – опомнился он.

Варде покачал головой:

– Не знаю. Как повезёт. Бывает по-разному. Давай надеяться, что хотя бы не год.

Смородник нервно сглотнул. Если это была шутка, то, очевидно, неудачная.

Варде снова схватил его за руку холоднющими тонкими пальцами. Стиснул и потянул к дому:

– Нам нужно выйти оттуда, откуда пришли. Иначе не сработает. Придётся нырять.

– А… они?

Варде отвёл глаза.

Смородник хмуро взглянул на койки с донорами. На мальчишек. На своих родных. Да, никто не знал, как возвращение подействует на них. После стольких лет под болотами.

Но они не имели права не попытаться.

Он сглотнул ком в горле. Было стыдно что-то говорить при Варде. Всё, что он мог для них сейчас сделать, – это самостоятельно отправить их в люк.

На поверхность.

Домой.

– Мам, прости, – шепнул Смородник и ткнулся лбом в одеяло на её груди. Холодное. Даже снежинки не таяли. – Так надо. Я сейчас приду за тобой.

Он оставил мать и остальных доноров снаружи, решив сперва отправить в «верхние» Сонные Топи мотоцикл. Вкатил его в дом, протащил через прихожую в гостиную и втолкнул в люк. Байк уместился с трудом, пришлось отправить почти вертикально, сперва втолкнув переднее колесо: доски пола тут ещё были на месте, пусть и прогнили.

Затем он вернулся на улицу, к койке отца. Поднял его вместе с одеялом на руки – Темень, подозрительно легко! – внёс в дом и осторожно, как ребёнка в постель, опустил в клокочущую илом дыру.

– Пап, я за вами пойду. Подожди меня там. И… прости, если что.

Следом он опустил Мануша. Тоже лёгкого, как птичка, – брат был подростком, по сути. Всего-то семнадцать лет. Смородник закусил кулак, когда чёрная грязь заполнила разорванное горло Мануша и затекла в приоткрытые глаза.

Вместе с Варде они по очереди, осторожно отправили в люк доноров-детей – хрупких и невесомых, завернув их в одеяла как в коконы.

Затем Смородник подошёл к маме. Тоже обернул её одеялом и взял на руки – бережно, прижав к груди. В который раз за последние минуты шагнул на крыльцо, оттуда – в тёмную комнату без мебели, только с густо булькающим илом в тёмном квадрате люка.

Он не слышал маминого дыхания. Не чувствовал биения пульса под кожей. Но не думал об этом. Наполнил голову пустотой, туманом, серостью – лишь бы не позволить себе задуматься.

– Идём домой, мам, – шепнул он в спокойное неподвижное лицо Эйши Шторции. Поправил её волосы и плотнее запахнул одеяло у её горла – чтоб не мёрзла.

Он прижал её крепче, почти не ощущая её худого тела под мякотью одеяла. В детстве от мамы пахло кухней, приправами и крепким травяным чаем, но теперь не пахло ничем. Даже болотной сыростью не пахло – хоть уткнись носом в волосы. Ничего. Ровным счётом ничего.

Смородник подошёл к краю люка и с матерью на руках шагнул в топь.

* * *

«Свет, хоть бы нас вынесло в тот же день! Или на следующий», – молил Смородник, когда холодные волны крутили и пытались заползти в горло вонючими болотными пальцами.

Его скоро ударило о землю. Выбросило рядом со сгоревшим домом. С волос и одежды стекали струи вонючей тёмной воды, смешанной с грязью. Кругом было темно, на земле лежал тонкий снежный покров – совсем как в последний вечер. Уже хорошо. Рядом с домом стояла раздолбанная машина Варде, на капот кто-то поставил фонарь, направленный на развалины. И, если присмотреться, можно было различить камеры на штативах.

Мотоцикл ждал здесь же, но в этот раз лежал на боку. Дети-доноры казались спящими, даром что одеяла после погружения покрылись пятнами грязи. Двое из доноров шли помехами, но остальные выглядели как живые, просто измотанные. Не переставая прижимать к себе маму, Смородник нащупал в кармане телефон и набрал «Скорую».

– Прости, прости, мам, – повторял он как заведённый, когда укладывал Эйшу на землю.

Хотелось пообещать, что скоро он отвезёт их всех в тепло, согреет и напоит чаем из своих уродских кружек по акции, – но как он мог обещать то, в чём не был уверен?

Согреет ли?

И тут с лицом матери стало что-то происходить.

Оно словно подёрнулось помехами, широкими полосами белого и чёрного. Серым шумом. Затем кожа потемнела, обтянула череп. Глаза и щёки ввалились.