Вечность не предел - Кейси Эшли Доуз

человек, полный решимости – вознамерится бороться до последнего, даже если это борьба с ветряными мельницами, которая не принесет никакого прока, а быть может, даже повлечет за собой беду.

Беду на него самого.

Это заставляет сердце Лале болезненно сжаться.

И вот шаг охраны замедляется.

Она осторожно поднимает голову – но на удивление замечает, что привели ее вовсе не в темницу. А к тюрбе, гробницам семьи султана.

С мрачным юмором, прежде ей совершенно несвойственным и уж точно не в таких ситуациях, Лале думает: «что, сразу сюда? Так сказать, поставить финальную точку без лишних хлопот».

Однако, ее не заводят в тюрбе, а обводят за здание и они оказываются у маленькой двери, совершенно скрытой в листве, которую Лале прежде никогда и не видела (на что, собственно, вероятнее всего и был расчет, иначе бы дверь была на видном месте).

Гвардейцы отворяют эту дверку и заводят пленницу внутрь.

Снаружи лязгает затвор. Лале оказывается одна взаперти.

И вот впервые она уже начинает бояться. За саму себя. За то, что ее ждет и что все это значит. Если бы ее повели в темницу, она хотя бы примерно представляла бы дальнейший ход событий. А когда ты знаешь, чего ожидать, это не так страшит. Неизвестность страшит куда сильнее. И вот теперь она оказывается в этой самой неизвестности..

Комната, которую она прежде никогда не видела (и о существовании которой никогда не знала) теперь становится ее временной клеткой, и неизвестно, насколько временной. Конечно, не самое плохое, что могло случится, но все-таки.. Лале, пытаясь унять биение сердце, отникает от двери и осматривается.

Убранство залы очень простое, почти аскетичное. Но при этом отличается изяществом и дорогими материалами. Очень странное сочетание. Настолько же странное, как тот факт, что ее привели вместо темницы в какую-то неизвестную комнаты тюрбе и заперли тут.

Она садится на стульчик и ждет.

Хотя даже не знает, следует ли чего-то ждать? Однако, выбора не остается. Лале не знает точно, сколько проходит времени (ведь в ожиданиях, как известно, оно имеет свойство растягиваться до неприличных размеров), может полчаса, а быть может и еще больше или меньше.. Все это время в голове Лале копошатся тревожные мысли. О себе, своей участи, картинах, Аслане и Владе. Владе, который со своим темпераментом как раз в эту самую минуту, быть может, уже творит какие-то недопустимые дела, которые могут решить его судьбу даже скорее, чем решится судьба самой Лале.

Но вот из мыслей ее выдергивает звук, который, наконец, нарушает поистине гробовую тишину.

Звук засова.

В залу входят.

Лале тут же вскакивает, увидев дядю Мурада. Его выражение лица совершенно не изменилось, однако значительно меняется выражение лица Лале, когда та видит, как пара гвардейцем, зашедшая следом за султаном, вносят сюда портреты Хасана и Айше. Ставят полотна к стене и тут же удаляются, прикрыв за собой дверь.

Едва они остаются наедине, Лале уже не может игнорировать тяжелый взгляд султана, упертый в нее. Он не произносит ни слова, зато девушка тут же склоняет голову, и совершенно искренне сокрушается:

– Падишах, мне так жаль.. У вас столько проблем и забот, а я.. еще добавила.

И это мягко сказано.

Услышав это, Мурад II ведет бровями и его взгляд немного смягчается. Ничего не говоря, он проходит мимо племянницы, останавливается возле полотен и устремляет на них задумчивый взгляд.

И вновь время начинает вести себя недопустимо. Вновь оно принимается растягиваться, заблуждая Лале и заставляя ее думать, будто бы вместо пары минут тягостного молчания уже прошла целая вечность. Вечность, за ней еще одна, и еще одна..

Девушка комкает подол платье и, кажется, уже даже перестает дышать. Молчи султан еще парой минут дольше – было бы совсем неудивительно, если бы она в итоге упала без чувств, но тут он, все так же не отводя взгляда от полотен, холодно говорит:

– Ты знаешь, Лале, какое наказание положено за изображение людей.

– Да, мой господин..

– И знаешь почему.

– Да, падишах..

Он оборачивается и его брови вновь сводятся к переносице в суровом выражении:

– Тот, кто творит лик живого существа, проявляет неслыханную гордыню. Уподобляет себя Всевышнему. Ибо лишь Он – творец всего живого!

Но Лале замечает, что в голосе дяде Мурада скорее больше печали, чем гнева. Однако, от этого становится лишь еще хуже – теперь, заместа страха или даже, быть может, раздражения – она испытывает такой стыд, какого не испытывала еще никогда.

В какую только ситуацию своими вольностями она поставила дядю Мурада! Он любит ее, и конечно, не хочет наказывать подобным образом, но теперь, как правитель, просто обязан это сделать. А все почему? Потому что ей в какой-то момент вознамерилось, что она достаточно смекалиста и ловка, чтобы прятать нарисованные картины. Потому что ей вздумалось, что она хочет рисовать портреты, несмотря ни на какие запреты. Что она сможет навсегда оставить это в тайне и что об этом, естественно, никогда не узнает султан.

Но стоило знать с самого начала – что все тайное рано или поздно становится явным. Да, ей удавалось скрывать их целых четыре года.. Но стоили ли эти четыре года и три нарисованных портрета того, во что она теперь угодила сама и во какое положение поставила самого султана?

Дядя вновь оборачивается к портретам, словно не может надолго отводить от них взгляда. Но кажется, что смотрит он на них не осуждающе, ни как на предмет «преступления» или чего-то запрещенного.. а будто бы изучающе. И чем он это делает, тем больше его измученные, полные горя глаза, озаряются тихим светом. И вот наконец (Лале вновь не может сказать точно, сколько времени так проходит), он проводит рукой по портрету Хасана. Затем касается лица сестры и нежно гладит его, точно имеет дело не с портретом, а вдруг увидел воскресших, близких сердцу и душе, родных людей.

– Мой мальчик Хасан.. – печально шепчет он – и ты, моя добрая прекрасная Айше. Как же я по вам скучаю.. Думал ли я, что когда-нибудь снова увижу ваши лица? Нет..

И когда он вновь оборачивается к Лале, его лицо сияет от счастья:

– Какой же это чудо, какой подарок!

Лале замирает, не веря своим ушам.

Султан не злится, он.. радуется? Радуется тому, что она написала эти портреты, несмотря на закон, о котором только что сам говорил? Будто бы прочтя ее мысли по глазам, султан стягивает понимающе кивает:

– Правила и законы, Лале, созданы такими, чтобы они работали для всех. Умному и доброму