Параллельный фарватер. Отклонение от курса. Книга 1 - Глеб Лютаев

соврал. Он и правда не знал, сколько времени прошло с тех пор, как они уплыли. В тот день, вернувшись с палубы к себе в каюту и наслаждаясь одиночеством, моторист крепко выпил и плотно поел, настроение было приподнятое. Размышляя о том, что ему делать, когда он остался совсем один, Виктор уснул.

И тогда ему вновь, впервые после импульса, начали сниться сны. К нему снова приходили его милые девочки в экзотических, возбуждающих нарядах. Их идеально сложенные тела манили своей грацией и просто безумно возбуждали. Во сне они втроём проделывали такие потрясающие вещи, что просыпаться вовсе не хотелось. Всё было так реалистично, так по-настоящему, что Виктор буквально чувствовал всем своим телом жар их наготы, вкус языков и запах плоти. Их стоны будоражили сознание и просто сводили с ума. Просыпаясь, каждый раз Виктор был запачканный собственным семенем, удовлетворённый и в то же время расстроенный, что этот сон закончился.

Он пережил одну ночь, потом один импульс. Потом он решил, что слишком много вопросов, на которые он так и не получил ответов. И тогда он поднялся в каюту к связистам. Моторист не стал дожидаться очередного импульса, он всё хотел прояснить уже сейчас, и, к счастью, никто ему теперь не мешал. Подойдя к двери каюты, Виктор долго смотрел на разлагающиеся останки человека. Дверь в дом так и не появилась. Он ждал, надеялся, даже ночевал рядом. Ничего.

Тогда, потеряв надежду, Виктор пошёл вниз, но и в моторном отделении ничего не появлялось. Первое время.

То засыпая, то бодрствуя в разных частях корабля, моторист потерял счёт дням и ночам. Со временем это стало не так важно. Он считал импульсы, он ждал, когда вновь появится та зловещая дверь, что не давала ему покоя всё это время. Он знал, он верил, что за ней таятся ответы на вопросы, которых он с нетерпением ждал, но в то же время и сформулировать толком не мог. Но они там были, эти самые ответы на неясные вопросы, без всяких сомнений. Если бы не эти крысёныши, ещё тогда бы он смог дотянуться до заветной цели.

Импульс за импульсом, сквозь страх и боль он ждал, когда вновь зашагает по заветной лесной тропе, которая приведёт его к дому. Но этого не происходило. Только жуткие головные боли, тошнота и слабость. Пару раз, правда, он всё-таки увидел где-то вдали два заветных огонька, но каждый раз, пытаясь к ним приблизиться, терял их из виду.

Одно утешало. Его невидимый друг, голос в голове, начал проявлять себя всё чаще. С каждым новым днём он давал всё больше дельных советов, как выжить и что для этого нужно делать. Как, в конце концов, не сойти с ума в таких условиях. И Виктору не казалось это странным, он не видел в этом предпосылок к шизофрении, скорее наоборот. Ему виделся прекрасный способ оставаться в здравом уме, разговаривая с невидимым собеседником, который, по сути, таился у него в голове.

Ситуация ухудшилась, когда вместо сладких девочек к нему вернулся тот кошмарный сон, благодаря которому он стал пить после двухлетнего перерыва. В том сне Виктор вновь оказывался в том густом лесу, вновь заходил в тот дом, в который ездил иногда с отцом. Раз за разом он видел, как умирают его жена и дети, умирают от его собственных рук. Вот только мужчина отказывался в это верить. Со слезами на глазах он пытался кричать, доказать, сам не понимая кому, что это не он, что это тот мужчина с ехидной улыбкой управлял его руками. Но всё было тщетно. Никто не слышал его, и он раз за разом просыпался в холодном поту, раз за разом трясущимися руками хватал рюмку и, не закусывая, выпивал первое, что попадалось под руку.

Он пытался провести параллель между этим сном, этим домом из его детства и тем, что он видел во время импульса. Ничего не получалось. Каждый раз память подводила его, лицо маньяка, управляющего его руками, было расплывчатым, неразличимым. Очертания дома тоже вылетали из головы. Но что чётко оставалось в воспоминаниях, так это собственная беспомощность и жуткая смерть жены с детьми. За жену он не переживал, себя не обманывал, но детей своих Виктор любил. Как он теперь жалел, что не дождался их тогда, в день своего убытия на корабль.

Видение в импульсе тоже было другим. Он помнил его совершенно отчётливо, не то что сон. Там каждое дерево, каждая извилина лесной тропы запомнилась ему очень хорошо. Тяжёлая деревянная дверь, с таким трудом вылетающие щепки. Он помнил это, и он безумно хотел это продолжить.

В одну из ночей, изрядно выпив, Виктор не выдержал и вновь пошёл в забрызганную кровью каюту. Там он схватил бесхозно лежащий топор и под самый корень срубил остатки человеческого тела, свисающего с потолка. Он помнил, с каким жутким звуком разломались кости шеи, как оставшаяся рука упала на палубу и ладонь коснулась его ноги. Но это не пугало его, это пробудило в нём очередной приступ ярости, и тогда Виктор начал всё это рубить уже прямо на палубе. Он надеялся, он верил, что дверь откроется, но этого опять не произошло.

Обессилив, моторист сел прямо там, посреди разлагающихся останков и заплакал. Вот тогда-то и случился, наконец, импульс, в котором голос подсказал ему о возвращении крыс, покинувших корабль. Виктор сначала даже не понял, о чём идёт речь. Но голос пояснил ему. Он постоянно говорил загадками, заставляя Виктора думать. «Не расстраивайся, Витюня, крысы скоро вернутся. На одну меньше, но те, что так нужны тебе, будут на месте, – шептал он ему. – Потерпи, скоро ты сможешь приоткрыть ту дверь, заглянуть за которую так хочешь и так боишься». «Я не боюсь, – кричал моторист, – чего мне бояться?» Голос только смеялся и продолжал твердить, что Витя настолько же боится, насколько и желает.

И Виктор стал ждать. Он выходил смотреть на верхнюю палубу, он без устали часами сидел на сигнальном мостике, распивая различные напитки, собранные по всему кораблю. Он без конца вглядывался в туман и вслушивался в царившую вокруг тишину, а когда ему делалось скучно, он приходил к себе в каюту и начинал играть на гитаре, распевая любимые мотивы. Потом он пошёл по каютам в поисках чего-нибудь интересного. «А кто тебя осудит за мародёрство, Витя? – спрашивал голос. – Оглянись вокруг, те, кто были, давно мертвы или исчезли, а те, кто будут… Тебе не всё ли равно?» И голос был прав,