Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Пациент дышит часто, поверхностно, бледность его кожи становится ещё более болезненной, будто кровь покидает его слишком быстро. Медсестра ловко раскладывает инструменты, движение её рук натренированное, точное, но в глазах тревога.

Слишком слабая свёртываемость.

Мирослав берёт пинцетом губку, пропитанную препаратом, медленно, предельно аккуратно прижимает её к ране.

— Надо остановить кровь, — его голос звучит ровно, но в этом ровном тоне — сталь.

— Доктор… — Пациент смотрит на него широко раскрытыми глазами. В этом взгляде вопрос, страх, мольба о помощи. — Это… Это опасно?

Мирослав не отводит глаз.

— Не если мы займёмся этим вовремя. Вам нужно обследоваться.

Он видит, как глаза пациента дрогнули. Омега. Молодой. Возможно, впервые сталкивается с мыслью, что внутри него может скрываться болезнь. Что его тело — не просто оболочка, а система, которая может давать сбои.

Михаил Григорьевич стоит рядом, сложив руки на груди. В его позе — явное неодобрение, но он молчит, не перебивает, хотя, кажется, ему стоит немалых усилий сдержаться.

— Ты рискуешь, Миргородский.

Его голос прозвучал глухо, как звук закрывающейся двери.

Мирослав выпрямляется. Снимает перчатки, кладёт их в лоток. В глазах Михаила Григорьевича мелькает непонятное выражение — смесь усталости, сомнения, возможно, даже слабого уважения.

— Рискую, — голос Мирослава спокоен. — Но я не могу оставить пациента в таком состоянии.

В этот момент в кабинете становится так тихо, что слышно, как за окном мягко шелестит ветер.

* * *

Всё кончено. Или, по крайней мере, этот этап завершён.

Пациент дышит ровнее, его плечи больше не дрожат, а в глазах медленно угасает страх. Кровь больше не сочится сквозь марлю, и в тусклом свете кабинета это выглядит почти символично — как знак того, что Мирослав, несмотря на всё, сделал правильный выбор.

Он медленно снимает перчатки, ощущая, как ткань неприятно липнет к пальцам. Мгновение — и они оказываются в мусорной корзине, захлопнутые крышкой, будто исчезнувшие в небытии. Но напряжение не уходит.

Пациент, всё ещё слабый, поднимает на него взгляд, в котором благодарность смешивается с остаточным страхом. Он пробует заговорить, но голос срывается, едва касаясь первых слов.

— Спасибо… — наконец выдавливает он, неуверенно, словно извиняясь за свою слабость. — Я думал, что…

Мирослав останавливает его лёгким жестом. Ему не нужно слышать концовку этой фразы, он и так знает, о чём она.

— Главное — беречь себя.

Его голос спокоен, но в нём есть что-то твёрдое, непреклонное. Он не позволяет благодарности задержаться в воздухе, превращая её в должное, в нечто само собой разумеющееся. Он сделал то, что должен был сделать.

— Завтра придёте на осмотр.

Пациент медленно кивает, его руки слабо сжимают подлокотники кресла, но теперь в этом движении нет паники, только усталость.

Михаил Григорьевич стоит неподалёку, не делая ни шага ни вперёд, ни назад. В его позе всё то же недоверие, но в глазах мелькает что-то иное. Не совсем уважение, но близкое к нему. Заинтересованность, смешанная с осторожностью.

Он молчит какое-то время, словно обдумывает слова, прежде чем наконец произнести:

— Посмотрим, что ты за врач, Миргородский, — он смотрит прямо, сдержанно, будто взвешивая каждое слово. — Пока всё идёт… интересно.

И это звучит почти как признание. Почти.

В кабинете стоит глухая тишина, наполненная призрачным эхом прошедших часов. В воздухе ещё ощущается слабый запах спирта, тонкой ниточкой проникающий в лёгкие, смешиваясь с усталостью, которая давит на плечи, заполняет тело вязким, тяжёлым ощущением, как будто день забрал больше, чем Мирослав был готов отдать.

Он проводит рукой по лицу, пальцы касаются кожи — прохладной, напряжённой, будто застывшей в ожидании. Он чувствует, как его мышцы ещё держат внутри напряжение, как в сознании вспыхивают обрывки воспоминаний: бледное лицо пациента, страх в его глазах, капля крови на металлическом лотке, тяжёлый взгляд Михаила Григорьевича, оценивающий, скептический, но уже не презрительный, а другой — настороженный.

«Я привлекаю слишком много внимания».

Эта мысль гулко отзывается в голове, пробегает вдоль позвоночника ледяной дрожью. Не страх — нет, страх был бы проще, он был бы понятнее. Это что-то другое — осознание, тяжесть понимания, что его существование здесь становится опасно заметным.

Он разжимает пальцы, смотрит на ладонь, на бледную кожу, на линии, прорезающие её, словно они могли рассказать, что будет дальше. Но они молчат. Всё здесь молчит.

«С каждым днём я всё больше забываю, что не принадлежу этому времени. Всё больше вживаюсь в роль».

Слова звучат в голове, но не находят отклика. Он не знает, прав ли он, и пугает даже не это, а то, что ему уже не так важно, прав ли он. Это время, этот мир, его законы, его люди — всё это уже стало не просто фоном, не просто сценой для чужой пьесы. Оно проникает в него, под кожу, в мысли, в жесты.

Когда он начал задумываться не только о выживании, но и о том, как лучше работать? Когда успел привыкнуть к этим коридорам, к этим голосам, к тому, что его называют «доктор Миргородский» — будто он всегда был здесь, будто он не был никем иным, кроме врача этого времени?

«Но что будет дальше? Как долго я смогу сохранять осторожность?».

Где та грань, которую он ещё может удержать? Где точка, за которой он окончательно перестанет быть собой, а станет тем, кем хочет видеть его этот мир?

Его взгляд медленно поднимается.

Зеркало.

Отражение смотрит на него. Тусклый свет лампы прорезает пространство, ложится на его лицо неровными тенями, и на секунду он не узнаёт себя.

Человек в зеркале не тот, кем он был. Не тот, кем он должен быть.

«Они уже начали замечать, что я отличаюсь».

Но неужели только они? Неужели только им бросается в глаза этот оттенок инородности? Или же он сам уже больше не принадлежит ни одному из миров?

Он вглядывается в своё лицо, в свои глаза, в едва заметные тени усталости под ними.

Но ответа там нет. Только тишина. Тишина, которая уже не кажется пустой, а словно знает что-то большее.

Глава 51

За гранью обязательств

* * *

В кабинете царит