Бес лести предан - Элиот Лилит

«Кто же виноват, что…»

Костенецкий попытался толкнуть его еще раз, но Алексей отбил его руку. Они замерли, схлестнувшись яростными взглядами. Костенецкий был ненамного выше него, но раза в два шире в плечах – даже один на один одолеет без труда.

«Убей его! – взвилось в ушах крещендо черных голосов, – Сожги его! Дай нам его сожрать!»

Сжав зубы, Алексей заткнул штык за пояс. Процедил:

– Ты сам знаешь все способы, какими можно изничтожить беса. Пошевели мозгами и вспомни, есть среди них «растворить в руке»?

Тяжелый кулак врезался в скулу, окрасив мир белой вспышкой. Щека вмялась в кромку зубов, рот наполнила кровь.

Желчный голос Костенецкого донесся будто издалека:

– Да мало ли что ты там еще придумал, страшила! Ты ж сам почти как бес.

Алексей пошатнулся, сплюнул. И со всей силы вмазал в ответ.

Костенецкий от неожиданности пропустил удар. Кулак с хрустом влетел ему в нос. Костенецкий вскрикнул и схватился за лицо – темная кровь побежала между пальцами.

«Выпусти нас! – зашипела тьма, – Кровь! Кровь! Кровь! Убей его! Убей!»

Костенецкий бешено уставился исподлобья.

– Ну ты сам напросился!

Он с ревом бросился вперед. Алексей едва успел вскинуть руки, защищая голову. Один кулак тяжело ударил в предплечье, другой – вкатился под дых, и он согнулся пополам, забыв, как дышать. Костенецкий не стал ждать, пока он очухается, – тут же ударил еще раз, теперь в плечо. Не разгибаясь, Алексей бросился на него этим же плечом. Влетел противнику в грудь, и оба повалились в сугроб. Сцепились в барахтающийся ком, яростно молотя руками и ногами.

Снова прилетело по лицу. Мир расплылся, но клокочущая в груди ярость не дала лишиться чувств.

«Убей его! – надрывалась тьма. – Убей! Убей! Убей!»

Алексей еще пытался бить в ответ, но на каждый его удар у Костенецкого находилось три. Все тело превратилось в ноющее пятно боли. В носу хлюпало, перед глазами пестрели вспышки.

Костенецкий откатился, вскочил на ноги. Алексей попытался сделать то же, но едва смог подняться на колени, как под ребра уже прилетело тяжелым сапогом.

Тьма металась внутри загнанным зверем, рвалась с цепи, как взбесившийся пес.

«Убей! Убей! Убей!»

Задыхаясь, Алексей вытянул руку и схватился за занесенную для нового пинка ногу. Потемневшее запястье выставилось из-под рукава и соприкоснулось с незалатанной прорехой в штанине – кожа к коже.

Рука налилась горячей пульсацией. Одно слово, одна мысль – и тьма выплеснется наружу, вгрызется в чужую плоть, сжигая дотла.

«Я смогу сказать, что это сделал вылетевший из разлома бес».

Тьма бурлила под самой поверхностью кожи, пузырилась, шипя, свистя, понукая:

«Ну давай же, давай же, давай же!»

Испуганные глаза дворовой девки. Умирающая в колыбели сестренка. Последний наказ матери: «Смотри, вырасти достойным человеком».

Алексей до крови закусил губу. И отдернул руку.

Скрючился в снегу, подогнув колени к груди. Плечам и спине не так больно, и даже Костенецкий не такой безумец, чтобы бить в голову.

Один бьет, другой терпит. Они проходили это сотню раз – единственный урок, который Алексей, похоже, никогда не сможет усвоить.

Когда Алексей, наконец, нашел в себе силы подняться, Костенецкий уже пару минут как исчез за углом. Звуки сражения стихли, им на смену пришли другие – возвращались гвардейцы. Пошатываясь, он побрел назад и поспел на Большую Мещанскую как раз к возвращению генерала Мелиссино. Даже в таком состоянии Алексей сразу заметил, что пары людей не хватает.

Мелиссино скользнул взглядом сначала по нему, потом по Костенецкому, у которого все еще кровил нос. Его лицо потемнело.

– Это еще что такое?

– Мы гоняли бесов, – буркнул Костенецкий. – Упали на лед. Лицом.

Своего лица Алексей не видел, но по ощущениям нужно было приложиться о лед раз восемь, чтобы добиться такого результата. Мелиссино перевел взгляд на него.

– Правда это?

Алексей покосился на Костенецкого. Тот тяжело зыркнул в ответ.

– Никак нет, – с вызовом ответил Алексей. – Мы подрались, ваше превосходительство.

Взгляд Мелиссино сделался еще суровее.

– Нашли время! Видно, розгами давно не получали – ну, это мы исправим. – Он отвернулся, оставив в груди Алексея сосущую пустоту – в немилость к директору он еще не попадал. – Расступились! Начинаем сшивать разлом.

Дышать было больно и трудно – куда больше, чем сшивание разлома, Алексея сейчас интересовало, как бы в обморок не хлопнуться. Но он все равно смотрел, как Мелиссино достает из кармана самую настоящую иглу, но очень большую и толстую, в целую пядь длиной. Алексей-то думал, что «сшить» – это такое выражение…

Нити в Игле не было, но генерал орудовал ею, как настоящей. Стоило освященной стали коснуться разлома, она загорелась красным. Прореха сужалась, сворачивалась внутрь себя и, наконец, сошлась в тонкую черную нить, стремительно бледневшую в морозном воздухе.

– Какое-то время это место будет слабым, – сказал Мелиссино. – Поэтому разлом нет смысла сшивать, не убив самых крупных тварей с той стороны – они просто продерут трещину заново. Вот и все, на сегодня мы закончили. – Он кивнул гвардейцам. – Хорошая работа, вы свободны. Кадеты – стройся.

Проходя мимо, Костенецкий задел Алексея плечом, снова едва не отправив в сугроб. Одними губами обвел: «Ты дождешься».

Алексей глубоко вдохнул, чувствуя, как пульсируют внутри то боль, то бесы.

Плевать на школьные драки. Сегодня он снова не проиграл тьме – это самое главное.

Глава 9. Смысл

С той ночи Алексей все делал, чтобы не допустить второй такой оплошности. На ночных учениях бил молниеносно, до боли выворачивая руку, – жжение в перетянутых мышцах ничто рядом со страхом разоблачения. Костенецкий о произошедшем не болтал – или разуверился в том, что видел, или понимал, что за такие небылицы его на смех подымут. Но неприязнь между ними только росла, и в своем угрюмом пузыре отчуждения Алексей не раз думал, что никому из кадетов не достается столько тумаков, сколько ему.

Отношения с одноклассниками накалились до предела, когда учителя, заметив его успехи в точных науках, повесили на Алексея занятия с отстающими. Лестно, конечно, да только откуда взять время и силы? А отказаться нельзя – он все еще не нашел тактики выживания лучше, чем быть на хорошем счету у всех преподавателей.

Следующие несколько месяцев окончательно убедили Алексея в том, что львиная доля его однокорытников – нерадивые тупицы. На дополнительных занятиях он по десять раз вдалбливал им одно и то же, но стоило отвернуться, и все принимались дурачиться или витать в облаках. Как и с солдатами, с которыми Вечерние тренировались в наводке, лучше