Фантастика 2025-58 - Евгения Букреева

Стёпка рассмеялся.

— Пока ты стоишь от меня вот так, в нескольких метрах, я тебе разве что воздушный поцелуй послать могу. Лови! — Стёпка звонко чмокнул свою ладонь и дунул, отправляя в Никину сторону воздушный поцелуй. — Поймала?

— Не успела! — Нике снова захотелось дурачится, она захохотала, вспомнила, как он насмешил её перед тем, как они вошли в квартиру, насмешил до слёз, рассказав очередную шутку, которых у Стёпки в запасе было немеряное количество.

— Блин, ну тогда придётся заменить воздушный поцелуй чем-то более материальным!

Стёпка соскочил с дивана и, в два шага преодолев комнату, оказался рядом с Никой, сграбастал её в объятья, но поцеловать не успел — на пороге гостиной появился Никин отец. За спиной отца возвышался Мельников, тот самый, который отвечал за здравоохранение и который, по словам отца, регулярно пил его кровь. Очевидно, они всё это время были в кабинете, решали свои рабочие вопросы. Ребята, увлечённые друг другом, даже не обратили внимания, что в квартире есть ещё кто-то, помимо их двоих.

Ника со Стёпкой одновременно повернули головы и сказали, тоже практически в унисон.

— Отец?

— Папа?

* * *

— А ты мне не говорил, что Мельников — твой отец, — Ника внимательно смотрела на Стёпку, покусывая нижнюю губу.

Павел Григорьевич с Мельниковым уже ушли, оставив их со Стёпкой вдвоем. Кто-то из них даже бросил напоследок, мол, веселитесь дальше, но охота шутить и смеяться у Ники пропала.

— Так… ты не спрашивала.

— Не спрашивала, — эхом повторила Ника. — А почему у вас фамилии разные, ах да… ты же говорил…

— Ну, — Стёпка отошёл от неё и сел на диван, опустив руки между колен. — Он же мне отчим. И… ну в общем, он ведь меня, Ник, спас.

Ника подошла, присела рядом. Заглянула ему в глаза.

— Расскажи, — тихо попросила она.

…Маленький Стёпка был единственной радостью в жизни Сонечки Васнецовой. То есть, забеременев Стёпкой в восемнадцать лет, она, как, наверно, и любая в её возрасте, растерялась и испугалась, долго скрывала это от всех, а особенно от матери, которую боялась, как огня, а когда живот, что называется, полез на лоб, и прятать его уже не представлялось никакой возможности, было уже поздно.

Мать устроила Соне скандал, выбрав наилучшие для этого декорации, демонстративно собрав для представления весь жилой отсек, где они жили, да ещё и прихватив парочку соседних. Она громко и с надрывом вопрошала: «Кто он?», патетически перемежала свою речь эпитетами «дрянь» и «дура», даже пару раз натурально всплакнула и закончила свою речь трагическим громким шёпотом:

— Убирайся! Такая дочь мне не нужна.

Идти Соне было некуда, у отца ребёнка уже была семья: жена и двое хорошеньких карапузов, и Соня в эту семью никак не вписывались. К тому же он был Сониным преподавателем и, узнав о неприятности, произошедшей с ней (он так и сказал про беременность — «неприятность»), попросил Соню уж как-нибудь разобраться с этим самой, а его «уж, пожалуйста» не впутывать, тем более, что он тут совершенно ни причём.

— Это ваши, женские дела. Поговори со своей матерью, в конце концов. К врачу обратись. Ты же понимаешь, Соня, что сама во всём виновата…

Он с такой убежденностью всё это говорил, что Соня ему поверила, напрочь забыв, как он уговаривал её, поглаживая одной рукой по ноге, забираясь всё выше и выше под юбку.

Переночевав кое-как на одной из лестниц, выбрав пролёт подальше от будки охраны, Соня с утра отправилась в офис, где числилась на стажировке. У Сони Васнецовой не было театрального таланта, как у матери, зато она хорошо училась в школе, была прилежна и исполнительна и по окончании учёбы получила распределение в административное управление. И теперь училась и стажировалась, как и остальные студенты её потока.

— Что-то случилось, Соня? Ты сама не своя, — Сонин начальник, Литвинов Борис Андреевич, осторожно присел на краешек стола.

Все девчонки в отделе от него млели. От его улыбки, зелёных глаз с весёлой хитринкой. Молодой, неженатый, обалденно красивый — такая у Литвинова была характеристика. Но для Сони он всегда был только начальником, строгим начальником. Она его даже слегка побаивалась.

Но именно в тот раз, может быть, от недосыпа, может быть, по причине общего неважного самочувствия, или вообще потому, что Соне некуда было идти и не к кому было обратиться, она всё выложила Литвинову. Про беременность, про мать, даже про ночь, проведённую на лестнице. Борис Андреевич её внимательно выслушал, чуть хмуря красивые тёмные брови и закусив губу. А когда Соня закончила и, не удержавшись, всхлипнула, сказал после небольшой паузы:

— В общем так, Соня, с жильём я тебе помогу. И стипендию выбью, но уж дальше сама.

И Соня молча кивнула.

Сама так сама, ей в принципе было не привыкать. А когда родился Стёпка, и Соня Васнецова поняла, что теперь она точно не одна в этом мире, ей, как бы это странно не звучало, стало легче. Хотя, по идее, должно было стать трудней.

Литвинов продолжал помогать. Понемногу, исподволь, ничего не требуя взамен. А Соня в свою очередь старалась, как могла. Училась, работала, возилась со Стёпкой, ощущая расправленные крылья за спиной. На работе словно летала, успевая за двоих. И не случайно, когда Борис Андреевич пошёл на повышение, в Совет, он позвал Соню в свою команду.

— Пойдёшь, Сонь?

И она, не задумываясь, легко и радостно выпалила:

— Да!

Счастье Сони Васнецовой поломалось внезапно. Стёпка заболел. Сначала она не обратила особого внимания, думала — потемпературит и перестанет, всё пройдёт, как любая детская болячка. Температура и правда прошла, но Стёпка оставался квёлый, капризничал, плохо спал, похудел, и Соня забеспокоилась.

Мать, с которой у Сони к тому времени отношения не то, чтобы наладились, но вышли на какой-то более-менее приличный, хотя бы внешне уровень, посмотрев на Стёпку, сказала дочери:

— Надо его показать врачу, — и, видя, что дочь собирается что-то сказать, остановила её и заговорила быстро и чуть приглушив голос, словно их мог кто-то услышать. — Только ты к своему участковому врачу не ходи. Я тут договорилась с одним… он Стёпку посмотрит.

Савельевский закон об эвтаназии для всех старых, недееспособных и неизлечимо больных был принят почти год назад, и люди, потихоньку придя в себя, стали учиться с ним жить, боясь и стараясь где-то перестраховаться, где-то обойти закон. Все уже знали, что любой страшный диагноз, поставленный врачом в медицинской карте, означал только одно — смерть. Пусть безболезненную, но быструю. И никаких шансов побороться