Третий тайм - Владимир Иванович Щербаков

…Еще одно открытие: на пригорке (от станции рукой подать!) на белом песке рос тысячелистник. Вчера или позавчера кто-то видел будто бы крушину, да не поверил, прошел мимо. Зато теперь ни запах, ни фиолетовый оттенок мельчайших цветков, собранных в корзинки, не оставляли сомнений: на сухом пригорке приютилась семья тысячелистников. Невероятная случайность? Или, может быть, жизнь повторяла себя?.. Как нетерпеливо ладони размяли твердые зернышки корзинок, как терпко они пахли, как хорошо было лежать здесь и видеть расчерченное качающимися стеблями и тонкими листьями небо!

Голос Рудри:

— Бабочка Кэрмнис!

В руке у него живой зеленый лоскуток бархата. Он протягивает его Сергею.

— Зачем поймал? — Сергей встал, но на бабочку не взглянул.

— Космическая бабочка! Ты же просил ловить жуков, бабочек и собирать разные травы.

— Отпусти. Потом поймаем еще, а эту отпусти.

Рудри осторожно разжал пальцы. В глазах его мелькнуло невольное восхищение: как она летела!

— Пойдем, — сказал Сергей.

Впереди пылил вездеход, и они свернули с дороги. Долго шли по густой траве, пока домик станции скрылся из виду. Взобрались на высокий холм, где клонящееся к закату солнце согрело их лица и ладони теплыми красными лучами, спустились к ручью, переправились через него и прошли еще не меньше пяти километров. День кончился, они все шли, и небо светилось тем спокойным предвечерним светом, который знаком всем и на Земле.

На далеком пригорке стояло дерево. Что-то знакомое чудилось Сергею в темной кроне, в гибких ветвях. Солнце мешало присмотреться, они повернули к пригорку, прошли немного вправо, прямо на закат. Перед темной линией кустарника дерево встретило их шелестом склоненных ветвей. Сергей подошел к нему и крепко прижался щекой к гладкому стволу. Узорчатые листья рябины легли на его руки.

ПЕТЛЯ НЕСТЕРОВА

Под обрывом плескалось море. Две серых скалы — одна повыше, другая пониже — казались камнями. До ближайшей из них метров семьдесят. Ее в расчет можно не принимать, даже если лететь с обрыва с закрытыми глазами. Вторая, та, что поменьше и подальше, должна служить ориентиром. Рядом с ней начинается участок траектории «сухой лист». А это самое трудное. Копенкин мог спокойно пройти над первой глыбой, а дальше нужно было действовать точно и быстро. У второго камня — отдать ручку аппарата резко вверх. Правда, не до отказа: необходим резерв. Дельтаплан поднимет нос рывком. Тогда Копенкину надо дожать ручку, сразу, почти мгновенно выпрямить ноги и заставить аппарат перевернуться, положить его на внешнюю поверхность крыла.

С этого маневра начинается то, что он назвал «сухим листом»: скольжение в воздухе, когда дельтаплан идет вперед задней кромкой крыла, поднимая ее. Новое резкое движение — и крыло снова принимает обычное положение. Вертикальный разворот. Это все, вся петля Нестерова. Хорошо, что есть ориентир. Риск? Приземление гораздо рискованней приводнения. Это ясно. Ну а тренировки возможны разве что под куполом цирка со страховочными концами, но отнимать хлеб у артистов-циркачей ни к чему.

«Пора, — мелькнула долгожданная мысль. — Еще раз проверить крепление! Хорошо' так, как надо. Ну… вот она, минута». Аппарат с человеком скользнул с обрыва. «Круче, круче вниз!» — командовали руки Копенкина, и сам он стремился вниз, чтобы набрать скорость. Она нужна в решающем взлете вверх — там, у второй скалы. Крымское солнце стояло высоко, и тень от дельтаплана скользнула по известняку обрыва, по кривому дереву, чудом державшемуся на камнях.

Вспомнилась случайная строка. Кажется, Гомер… «Остров есть Крит посреди виноцветного моря прекрасный».

Расчетная точка маневра. Ручка вверх. Вверх! Полотнище крыла сопротивляется, оно хочет немедленно освободиться от любой власти. Но к этому он готов. Есть вертикальный поворот! Копенкин парит на спине. Собственно, аппарат тоже на спине, отдыхает вместе с пилотом. Снова поворот. Внизу темный, изъеденный солеными брызгами камень, он гораздо больше теперь, когда аппарат разменял скорость на энергию маневра.

Последние доли секунды. Сейчас камень останется за спиной и сбоку; от радости можно будет спикировать в голубовато-прозрачную воду, а потом, ослабив ремни, выбраться на поверхность, потом — на обрыв и, наконец, крикнуть своим — тем, что летают на пологом холме. Они наверняка услышат и помогут отбуксировать аппарат к берегу.

Что это? Кольцо дыма. В воде. Или… Показалось? Море стало гладким в мгновение ока. Вода стеклянная. Флаттер. Толчок. Это вихрь. Удар. Последний выдох, разжавшиеся руки, набежавшая со скоростью гоночного автомобиля каменная стена. Мертвая темнота.

* * *

Вокруг была как бы черная вата, поглощающая звуки и свет. Копенкин не ощущал тела, внизу и вверху угадывалось пространство — странное, непостижимое. Он точно висел в нем. Он боялся думать, хотя его мучили вопросы, но знал уже, что не может пошевелить ни рукой ни ногой. Что же это все-таки за состояние?

И как только он пришел к выводу, что пора уточнить, что же с ним случилось, не покалечен ли он, способен ли сам добраться до лагеря дельтапланеристов, если, к примеру, удар о камни отнял у него только зрение, показался тонкий луч. Перечеркнув угольную черноту, сноп света расширился, скакнул несколько раз в сторону и замер, сверкая. Оранжевый, раскаленный металл — вот что это напоминало спустя минуту. Хотя, конечно же, судить о том, минута прошла или секунда, было нельзя. Как нельзя было судить и о многом другом. Ясно было лишь, что какая-то сила поддерживала Копенкина в этом без- опорном пространстве, в этом черном мешке.

Оттенок свечения впереди изменился. Полыхнуло желтое пламя. И вот уже зеленые и голубые сполохи играли в широком конусе, напоминая отдаленно о проекторе, когда в кинозале пляшут пылинки, которые можно увидеть лишь с крайних, боковых кресел.

Весь спектр промелькнул и, словно повинуясь невидимой команде, слился в белый яркий сноп, и там матово заблестела пластинка. Наверное, она была из металла. Черные линии на ней сложились в рисунок. Мужчина и женщина. Правая рука мужчины поднята как бы в молчаливом приветствии. Под ногами их десять кружков: слева — самый большой, потом — четыре маленьких, два больших, два поменьше и крайний правый едва заметен. На левой стороне пластинки — четырнадцать лучей… Что-то очень знакомое. Копенкин силился вспомнить. Да, пришел вдруг ответ, это же изображение той самой пластинки, которая послана была с космической станцией «Пионер-10» несколько лет назад! Отправитель — Земля, адресат — неизвестен.