Третий тайм - Владимир Иванович Щербаков

Попытка контакта. Космический зонд унес с собой к далеким звездным островам сообщение о людях нашей планеты, о наших знаниях. Пусть неведомые наши братья по разуму поймут, что есть планета людей.

Копенкин читал статью о почтовом рейсе к звездам. Он до сих пор помнил именно эту часть рисунка на алюминиевой пластинке: стоящие мужчина и женщина, лучи-треки, солнце и планеты.

Вот он, один из кружков, изображающих нашу планетную систему, его пересекает горизонтальная черта: это Сатурн с его кольцами. Самый большой кружок — Солнце. От Земли вправо и за Юпитером вверх направлена линия со стрелкой, указывающей направление полета станции. Все совпадало. Пристально всматривался Копенкин в детали, которые не удержались в памяти, но были сейчас хорошо видны: вверху условный знак двух водородных атомов, за спиной мужчины — контур станции «Пионер-10» и ее антенны. Короткий вертикальный штрих — это масштабная отметка, двадцать один сантиметр. Именно такова длина волн, которые излучает межзвездный водород. Но что же означают четырнадцать лучей? Треки осколков при ядерном распаде? Кажется, нет. Скорее всего, это направления на открытые к тому времени пульсары. И, словно подтверждая это, по всем четырнадцати трекам пробежали красные искорки.

Пересохло в горле: рисунок на металле был живым. Не совсем так, конечно. Это копия алюминиевой пластинки. Сама пластинка адресована тем, другим. Копия адресована ему, Копенкину. Но кем? Что это означало? Смутная догадка промелькнула тут же, а происходившее неожиданно увлекло его.

Копенкин увидел: стрела, означавшая траекторию полета станции, вытягивалась, по ней тоже пробежала искра. И эта искра достигла контура антенны и там у поднятой в приветствии руки мужчины остановилась. Вспыхнул голубой огонь — так ярко, что Копенкин инстинктивно закрыл глаза. Огонь погас. На том месте осталось туманное пятнышко. Стало ясно: это путь станции и та точка, где ее обнаружили. Словно невидимый собеседник рассказывал Копенкину о событиях. Но как рассказывал! Без слов. Так же, как когда-то, несколько лет назад, люди Земли хотели поведать о себе. Язык образов, язык рисунков прост и понятен всем.

Возник яркий голубой контур: круг, еще три кружка поменьше, тонкий цилиндр и конус. Тоже станция? Да. Только та, другая станция, которая повстречала нашу, земную. Ее огонь засветился в точке встречи. Случайная встреча. Те, другие, подобрали контейнер с алюминиевой пластинкой — точно так же моряки вылавливают в море бутылки с записками.

Копенкин воспринимал эту историю так, как будто она относилась к нему непосредственно. И еще: он чувствовал теперь неразрывную связь со всем этим, будто бы и его неудавшийся полет на дельтаплане был лишь продолжением того, о чем рассказывали оживавшие рисунки.

Он по-прежнему находился в этом черном мешке, но казалось, что вот-вот появится твердая опора под ногами.

Голубой огонь чужой станции замерцал, пополз к Юпитеру. Между Юпитером и Сатурном траектория его изменилась. Он направлялся к Земле. Марс — мимо! Полвитка вокруг просяного зерна — родной планеты Копен-кина. Вспышка! Посадка состоялась.

Еще несколько линий, ведущих к Земле. Другие станции и корабли. Не наши, чужие, понял Копенкин. И Земля начала расти. Земной шар заслонял собой пластинку. Копенкин испытывал, вероятно, то самое ощущение, которое знакомо космонавтам. Свет Солнца сделал планету объемной, воздух и океаны оживали, белесые облака сгущались в обоих полушариях, желтели пески пустынь и зеленели джунгли, в северной тайге проглядывали коричневые пятна сланцевых сопок.

А на самом севере — льды. В Северном Ледовитом. В Атлантике. Ближе, ближе эта ледовая шапка. Копенкин затаил дыхание: вот сейчас, еще немного — и он коснется ногами льда и обретет опору. Нет, он снова повис — ведь это была не Земля, не океан, не лед, а лишь изображение. Голограмма? Возможно.

Корабль. Ледокол. Копенкин видел американский флаг, людей на палубе. И перед самым носом ледокола вырвалось из-подо льда огромное серебристое тело и мгновенно исчезло в небе. Люди на палубе забегали. Копенкин, казалось, слышал отрывистые фразы на английском. Что это было? И тут он вспомнил: этот серебристый шар, вырвавшийся пулей из-подо льда, описан в журнальной статье. Неведомым образом ему показывали рисунки, картинки, изображения, хорошо знакомые, и только поэтому он без промедления узнавал ситуации.

Шар… Американский журналист писал, что д-р Рубенс Дж. Виллела как раз во время появления этого феномена находился на борту ледокола, принимавшего участие в маневрах «Дип фриз» в Атлантике. Все, что летало и плавало, интересовало Копенкина, и в его тетради осталась запись об этом. Впрочем, он и так все помнил до малейших подробностей. Очевидцев было, правда, немного: помимо д-ра Виллелы шар видели рулевой, вахтенный офицер и два-три матроса. Теперь это словно воочию увидел Копенкин. Ледяные глыбы, подброшенные в воздух, с грохотом обрушились на торосы. Вода в полынье бурлила, над ней поднимался пар.

Изображение застыло. Перед ним была цветная фотография — плоская и невыразительная. В мгновение ока некто заменил одно фото другим. Синее море. Далекий зеленый берег. На фоне прибрежной возвышенности — шесть кораблей: авианосец и пять эскортных судов. Ближе, ближе… Еще мгновение — и корабли ожили, белые буруны лизали их борта, за ними струи воды смешивались в пенистые вихри. «Уосп», — прочел Копенкин на борту авианосца. И под водой, едва заметный, шел на большой скорости, не оставляя следов, странный объект.

А за ним, отставая все больше, двигалась тень, похожая на веретено, — подводная лодка. И это Копенкин знал… Было это еще в шестидесятых годах у берегов Пуэрто-Рико. Американцы проводили учения. Одна из подлодок преследовала ловушку. Только это оказалось не ловушкой, какие иногда используются в учениях. Совсем даже не ловушкой: скорость этого тела была сто пятьдесят узлов, втрое больше скорости самой быстроходной лодки. Крепкий орешек для американцев. И потом трое суток загадочный объект маневрировал и погружался до глубин, которые доступны были бы лишь для самых глубоководных аппаратов — батискафов.

* * *

Есть так. называемый закон Карпентера, согласно которому всякое восприятие движения или одно лишь представление о движении вырабатывает слабый импульс в человеке, стремление совершить именно это движение. Однако стремления оставались тщетными, как убеждался Копенкин. Но с ним что-то происходило. Постепенное возвращение к жизни — так это можно назвать. Копенкин не имел ни малейшего представления, что же с ним, собственно, происходило, но догадывался, что могло быть гораздо хуже. Его бросило на скалу почти с тридцатиметровой высоты. Страшно было подумать об этом…

Он проснулся сегодня рано, побежал к разлому каменной плиты, где по стеблям сбегали прозрачные капли родника. Умылся, нарвал букет степных невзрачных цветов и, осмелев, подошел к статной, синеокой,