Пепел и Тьма - Павел Барчук

Второй… Этого я тоже видел раньше. На голографических рекламных щитах, в новостных дата-файлах. Младший сын главы Рода Суворовых — Антон Александрович.

Молодой, самодовольный тип, который мелькал во всех светских хрониках. Сейчас его лицо было бледным, с застывшим выражением ужаса, а на шее виднелся тонкий, почти невидимый порез от уха до уха– работа Палача, аккуратная, хирургическая.

Значит, Волконский и Суворов… Сговаривались. О чем? О Безымянном? О Нижних Улицах?

Кроме обсуждения ситуации и общих перспектив они ни слова не сказали о роли каждого из них. Что хотел от этого сотрудничества Волконский? Что хотели Суворовы? Так-то, на минуточку, они обсуждали в итоге чуть ли не свержение императора и смену действующей династии. Но вдвоем на трон не сядешь. Он предназначен лишь для одной задницы. Должны же были звучать условия с обеих сторон.

Тот разговор, который я подслушал… Он — реален. Это не бред, не кошмар. Это большой мир с его грязными играми, который только что столкнулся с моим маленьким миром, и я оказался прямо посередине.

— Господи, Малёк… Как бы тебя не раздавило между двумя жерновами…

Я подполз еще ближе к Суворову. Мертв. Сто процентов мертв. Мертвее просто не бывает.

Не то, чтоб у меня возникли сомнения в факте его смерти. Конечно, нет. Палач никогда не ошибается. Просто… Наверное, мозг все равно до конца не мог переварить случившееся.

Я достаточно часто видел смерть на улицах. Но там она была иной. Более честной, что ли. Да, в то же время более подлой, но при этом все же честной. Не успел увернуться от ножа — никто тебе не виноват. Ударили из-за спины? Так ты не торгуй лицом, будь на стороже.

Здесь же… Мне казалось, что эта, конкретная смерть отдавала душком гнили, которую тщетно пытались спрятать за ароматом дорогого парфюма.

Я уже было собрался подняться с колен на ноги, как в этот момент произошло невозможное. Сначала мои губы вдруг четко, выговаривая каждую букву, произнесли:

— Р’ашха с’ах’арин.

Я тут же испуганно замолчал, на всякий случай прижав ладонь ко рту. Потому как рот, который действует сам по себе и живет отдельно от остального тела — тревожный признак.

Что это вообще такое? Какой-то нелепый, идиотский язык. Но черт с ним, с языком. Я его откуда знаю? Хотя… Нет, не знаю. Потому как вообще не понял, что сказал. Если бы знал, то понял бы. Так ведь?

Мои губы словно выплюнули эти два слова самопроизвольно, сами по себе. Мозг в данном процессе не участвовал.

Однако странности на этом не прекратились. Более того, они обрели вид ожившего кошмара.

Мертвый Суворов дернулся. Сначала несильно, еле заметно. Затем медленно, неестественно, словно ему вставили деревянный кол кое-куда, он начал садиться. И сел! Он сел!

Голова графёнка запрокинулась, безжизненные глаза, покрытые пеленой смерти, уставились прямо на меня. На лице юного графа не было вообще никакого выражения — только застывшая безразличная гримаса. Но он сидел. Мертвый, он сидел!

Я замер, парализованный уже не страхом, а абсолютным, животным ужасом. Любые вероятности чудесного спасения исключались. Порез на шее юного графа был аккуратный, но глубокий. Его голова запрокидывалась назад не просто так. Она с трудом держалась на шее.

А потом мертвец заговорил. Голос был низким, хриплым, будто шел не из горла, а из самой земли. Пустой, резонирующий звук, от которого стыла кровь в жилах.

— Ты… хочешь знать… — проскрежетал сын графа Суворова, не двигая губами. — Ты… видишь… слышишь… Не все… как кажется… Девятеро лгут… Встреча… это ловушка… Суворовы… ни с кем не сговариваются… Мы… сами по себе…

Я не мог пошевелиться, даже вздохнуть. Просто смотрел в эти мертвые глаза, слушал этот жуткий, потусторонний звук и не двигался. Мне в одну секунду отказали сразу все конечности одновременно.

Это была некромантия. Не та, о которой пишут в книгах, а самая настоящая. Больше нет на всем белом свете силы, которая могла бы поднять мертвеца и заставить его говорить.

— Безымянный… — продолжил юный Суворов. Его голос стал немного четче, но при этом губы по-прежнему не шевелились. Он говорил так, будто его рот набит землей. — Волконские не знают…Он ищет… старую кровь… Ту, что была… до Катастрофы… Хочет цепи… вернуть… Сделать Нижний… своим поместьем… Превратить вас всех… в рабов… Он собирает силу… ту, что под пеплом…

Мой мозг вопреки здравому смыслу, который вопил и бился в истерике, требуя прямо сейчас вскочить на ноги и бежать подальше отсюда, принялся лихорадочно перерабатывать информацию.

Рабов…Он говорит о рабах. То есть делишки Безымянного с Департаментом Труда… это только часть правды? Он хочет не просто отправлять нас на заводы, а вернуть настоящее рабство?

Выходит, Суворов говорил с Волконским, изображал неведение, а сам всего лишь вытаскивал информацию из брата князя. Пытался выяснить, что известно Волконским. И уж точно не собирался рассказывать, что, в свою очередь, известно Суворовым. А им явно что-то известно.

Голос графёнка снова стал тише, прерывистей.

— Катастрофа… не конец… начало… Серая Госпожа… ждет… Под пеплом… правда… и сила… Ты… видишь… слышишь… Осторожнее…

Последнее слово потонуло в хрипе. Тело Суворова дернулось еще раз, а потом упало назад, на доски, застыв в прежней неестественной позе. Глаза потускнели. Он снова стал просто трупом.

Я сидел на полу, весь в земле, в чужой крови, и не мог пошевелиться. Хотя, на самом деле, в моей голове, в моем сознании крохотный Малёк бегал кругами и вопил от ужаса. Кошмар из страшных снов, он был здесь.

Сила, та, что убила Бритоголового на рынке… та, что показала мне видение в туннеле… и та, что сейчас заставила мертвеца говорить… Она реальна. И она связана со мной. Со мной!

Мертвый Суворов сказал о старой крови, о Серой Госпоже, о чем-то под пеплом. Но при чем тут я?

Неожиданно, в голове снова всплыла фраза, которая ну никак, вообще никак не могла принадлежать мне. Будто кто-то прошептал ее прямо в мой мозг.

«Ты сможешь все исправить. Мы сможем».

Если я не сошел с ума, в чем уже, если честно, не уверен, то голос, пожалуй, можно было идентифицировать как мужской. Но это неточно. Мне прежде не приходилось слышать посторонних людей в своей собственной башке.

— Надо бежать. — Произнёс я вслух. Это как-то успокаивало, вот так говорить с самим собой. — Немедленно бежать. Убираться из этого проклятого места, пока хрень, очень сильно похожая