Активная разведка - Сергей Юрьевич Сезин

Территорию от Днестра в Бендерах до Черного моря оккупировали 16-я французская дивизия, румынские войска, польский легион и даже греческие части. Вопрос о том, как предотвратить их использование против хотинских повстанцев, обсудил одесский подпольный революционный комитет.

Решения подпольного ревкома предполагали договоренность большевиков с бессарабскими белогвардейцами и с петлюровцами.

Красные партизаны – как будто и нет в Тирасполе тысячи белогвардейцев! – вступили в город, освободили из тюрьмы политзаключенных, а затем на митинге провозгласили создание Молдавской советской республики.

Из Суклеи, Малаешт, Владимировки и других сел в Тирасполь прибыли несколько отрядов, а из Одессы поездом – через Раздельную, где стоял петлюровский Слободской полк, – партизанский отряд Григория Ивановича Котовского, 250 бойцов. Командующий 16-й дивизией генерал Кот, чей штаб находился в Бендерах, получил приказ разоружить партизан. В Тирасполь был направлен один из батальонов Авиньонского полка.

Партизаны на автомобиле с белым флагом направились на переговоры, но французы предложения убраться не поняли. Авиньонцы атаковали Тирасполь. Партизаны устроили им даже не бой, а избиение: более ста солдат противника были убиты, 32 взяты в плен.

Пленных партизаны привели на митинг в центре ТирасНадя. Кто-то, явно не житель села Маяки, переводил им слова ораторов о том, что рабочие и крестьяне Франции не должны воевать против России. Затем прибыли полевые кухни, накормили всех борщом и кашей, партизаны налили пленным по стакану самогона. По возвращении в Бендеры пленные, рассказав о бое и своих приключениях, вывели Авиньонский полк из повиновения командирам. Повторно штурмовать Тирасполь генерал Кот отказался.

В те же дни партизаны вступили в Рыбницу и Дубоссары, вывесили красные флаги и устроили митинги с оркестром, чтобы было видно и слышно на западном берегу Днестра.

В мае 1919 года Тирасполь заняли части Красной Армии. По сведениям румынской разведки, некоторые из бессарабских офицеров возвратились в Бессарабию, но большинство присоединилось к большевикам».

Это еще одна иллюстрация к тому, что такое румынская власть, если против нее вместе готовы воевать большевики и белогвардейцы.

Товарищ Западный вернулся через четыре дня, увидел Егора и услышал «Да», а также два его… Ну, не условия, а интересующие его проблемы.

– По поводу снятия наказания. У меня есть «добро» на освобождение тебя от приговора. Извини, я тут могу неправильно сказать, как в Наркомюсте это называют. Поэтому лагерь об этом будет побыстрее извещен, но насколько здешние совбуры поворотливы – сказать не готов. Но пугнем их, чтобы не спали на ходу. Так что в дело пойдешь свободным и не пораженным в правах. Конечно, выбирать кого-то в Совет тебе будет сложновато, а тебя самого тоже пока никуда не выберут, ни в станичный Совет, ни в хуторской. Касательно жалованья – оно тебе будет, и скажу по секрету: вскоре с совзнаками кое-что изменится. Но это пока покрыто «мрачной завесой непостижимости». Но скоро завеса должна развеяться. Когда бумаги дойдут до адреса и будут приняты к исполнению, поедешь сначала в Москву, а потом… западнее, скажем так. Есть вопросы?

– Я слышал, что при освобождении здешние сидельцы ждут, когда придет бумага из местной ЧК, что она не против, тогда освобожденный едет в родные места и там становится на учет. Если же ЧК против, то его в рязанских краях поселяют. Но так дело может надолго затянуться.

– Я понял. Ты знаешь, у украинских товарищей такой практики нет, поэтому там все проходило без ожидания. Но я это простучу и узнаю, чтобы здешние освобожденные не сидели, ожидая бумаг.

– Почему «простучу»?

– Ну, ты, наверное, с царскими жандармами не сталкивался так, чтобы они тебя искали и обыск в доме устраивали. Когда они что-то серьезно искали, то стенки простукивали, нет ли под обоями тайника, где хранится запрещенная литература, скажем, или шрифт для подпольной типографии. Если какая-то половица хлябает, ее могли оторвать и посмотреть, нет ли под полом тоже чего-то нехорошего. Вот у меня так и нашли шестизарядный «Бульдог» под половицей, а шрифт и прокламации – нет. А дальше для них наступила сложность. На тот момент не было закона, чтобы мещане не могли дома иметь револьвер, если они из него в местах общественного удовольствия не палили, то и ничего, и я отпирался – не мой и все тут, а кто его там оставил – откуда мне знать? Комнаты в доме кому только не сдавались. Филеры меня видели, что я к кое-кому в гости захожу, но, видимо, доносили не очень точно. Ну и вот так меня прямо уличить и посадить нельзя было, вот и отправили в административную ссылку в город Пудож на три года. Я там ссыльным был не один, мы демонстрацию устроили, оделись в траур и вышли на траурное шествие, как раз недавно случилось в Питере «Кровавое воскресенье», когда рабочую демонстрацию расстреляли. Вот все политические ссыльные и жены их, у кого они были, и пошли… Ну ладно, это к делу не относится, это я, наверное, стареть начал, раз в воспоминания погружаюсь. Жди, будет тебе освобождение и указание, куда прибыть надо, только до этого не устрой в монастыре «злобесное претыкание» и штурм женского корпуса.

– Женский корпус будет напоследок.

– Бывай, Егор, надеюсь, что встретимся известно где!

Вроде как сообщили радостную весть, а душа от счастья не рвется ввысь. И вообще, с момента ухода к Лысому радость в жизни была только одна, когда Мишатку увидел и обнял. И то ненадолго, потому что сын сказал о Полюшке, а потом за спиной затвор достал патрон.

Нельзя сказать, что почти год пребывал в лютой тоске или безмерном ужасе, пожалуй, скорее было похоже на то, как после анестезии. Тогда ему зуб выдирали и смазали десну какой-то пастой. При выдирании он чувствовал только, как зуб выворачивали, но не более, а потом пол-лица как бы отнялось. Улыбаться можно, говорить тоже, мог бы, наверное, и есть, хоть на три часа запретили и есть, и пить, но ниже глаз щека ощущалась как одеревеневшей. Потом, без малого через час – попустило. Зубной врач говорил, что если этой пастой помазать по коже или внутри рта, то тоже так будешь ощущать, что помазанное место как не свое. Егор тогда подумал, что неплохо бы такой медикамент иметь и при ранении помазать его место. Потом забылось, потом то вспоминал, то забывал. Хотя в каком-то польском городишке под Замостьем он вспомнил и зашел в аптеку. Вопрос аптекаря сильно испугал, тот прямо был на грани обморока, но кое-как промямлил, что в медицине такое есть, но сейчас, на войне, с ним сложно, все его желают,