Джунгли зовут. Назад в прошлое. 2008 г - Валерия Корносенко

Настрой работать и так был, откровенно говоря, никакой, а теперь я вовсе разнервничалась, то и дело повторяя про себя ее слова. Хотелось их обдумать и покрутить после, в одиночестве.

Рита спокойно перебирала провода и что-то регулировала в камере. Она вела себя так, словно не видела и не слышала, что происходило в комнате еще минуту назад. Это напугало еще больше.

— Рит? — я позвала подругу, но та не откликнулась.

Сглотнув, я позвала еще и еще. Потом не выдержала, вскочила, приблизилась, схватила за плечи и встряхнула девушку. Та начала часто моргать, озираясь по сторонам.

— Ты чего, Ань? Ой, а где цыганка? Я что-то и не заметила, как она ушла.

Мои руки безвольно упали. Если до этого и была толика сомнений, что женщина меня просто пугала, теперь же я не знала, что мне и думать.

* * *

Не прошло и пары минут, как в комнату вновь вбежала взбалмошная тетка. Вид у нее был потрепанный. Заношенная, неопрятная одежда, сальные волосы с отросшими сантиметров на десять корнями, обгрызенные ногти, синяки под глазами. Вид она имела отталкивающий, и, если бы еще добавить к этому ансамблю амбре из перегара, я, вероятно, приняла бы ее за обычную бомжиху-алкашку.

Я посмотрела на вошедшую следом Соню с немым вопросом во взгляде, та лишь рассеянно пожала плечами. А женщина времени зря не теряла, в считаные мгновения достигла меня и вцепилась мертвой хваткой.

— Вы должны мне помочь! Моя девочка, — она некрасиво скорчилась и шмыгнула носом, — она пропала два дня назад. Я все ноги сбила, всех друзей, знакомых, соседей опросила. Весь район на уши поставила. Все ее ищут, понимаете? Возьмите, возьмите, — мне в руку вложили фотографию. — Это свежая. Она у меня хорошая… помощница моя… мы одни, понимаете? Никого у меня нет кроме нее, — женщина сжала мою руку вместе с фото, отчаянно взвыв.

Я отшатнулась, не понимая, что происходит.

— Так. Успокойтесь! — я с усилием освободила кисть, подошла к столу и расправила на нем смятую карточку.

С изображения на меня смотрела совсем юная девушка, только начавшая формироваться. Лет тринадцать от силы. Худое, угловатое личико, всклокоченные розовые волосы, черная футболка и пышная юбочка. Черно-белые полосатые чулки и кеды в клеточку.

Выглядело это вполне мило. К неформалам я всегда относилась с интересом. Ведь дети перебарывали свои страхи, смущение, заявляя о себе своим внешним видом и поступками. В памяти многих эмо остались странными существами с полосато-клетчатым принтом, неконтролируемыми эмоциями и огромной розовой челкой. Они должны были носить черно-розовое, густо обклеивать рюкзачки значками и всем показывать порезы на запястьях.

Падение железного занавеса в девяностых повлекло за собой «нащупывание» новых возможностей. Как ребенок учится ходить, так народ учился не зажимать себя в установленных кем-то «свыше» рамках. Лишь спустя лет пятнадцать начался творческий «разгул» от всей широты русской души. Люди жадно впитывали новые веяния. Улицы, музыкальные магазины и сердца наполнялись осознанием того, что каждый человек имеет право быть не таким, как все. Имеет право быть особенным. Имеет право быть индивидуальностью.

Настоящие эмо, на самом деле, были солидной субкультурой. Их прародителем выступал американский хард-кор восьмидесятых. Розово-черная идеология выражала молодежный протест в силу убеждения в необходимости веганства и стрейт-эйджа. У них была целая сложная система отказа от алкоголя, наркотиков и других допингов. Даже жаль, что у них было мало последователей.

Как по мне, это здорово иметь некую общность, примыкать к группе людей, чьи взгляды совпадали с твоими. Вот только на каждое действие всегда находилась «затычка». Нелюди, которым яркие личности не давали покоя, и это мне тоже было известно. Среди эмо, как и в любых других субкультурах, проходили постоянные проверки на «подлинность». Они заключались в невинном выяснении того, знал ли человек, истоки, ту ли музыку слушал, а порой доходило и до травли и гнобления. Не они первые, и они — не последние, кто поражал обывателей нестандартным видом и иной позицией в жизни. Готы, кибер-панки, пост-панки, гранжеры, металлисты, скинхеды, ролевики… Кто только не поражал незамутненные умы постсоветского населения своими выходками и громкими заявлениями на публику.

Сейчас же мне было ясно, что девочка из-за своей неординарной внешности, возвращаясь вечером одна домой попала в беду. Вот только чем я могла помочь этой женщине, я до сих пор не понимала. Гипноз здесь не помощник.

— Так! Стоп. Тихо. Постарайтесь вспомнить все последовательно. Сейчас любые детали могут стать решающими. Куда она шла? С кем? Зачем?

Женщина, в очередной раз всхлипнув, утерла лицо рукавом и начала свой сбивчивый рассказ.

— Мне гордиться нечем. Я плохая мать. Наш кормилец, мой муж, погиб четыре года назад. При нем мы как сыр в масле катались. Он любил своих девочек и баловал. После его смерти выяснилось, что все наше имущество записано на его мать и мы не имеем никаких прав на квартиру. Как-то так вышло, что замужней женой я стала рано и ни дня в жизни не работала. А когда мне пришлось столкнуться с этой ситуацией, я была подавлена горем, растеряна. Да и что там, сама была еще дитя… — женщина перевела пустой взгляд на окно. — Мать же его вцепилась в наследство своими загребущими клешнями… А… Бог ей судья. Чтобы как-то прожить, я мою подъезды. Как-то так вышло, что сейчас даже техничка в магазин должна иметь диплом о высшем образовании. У меня его, к сожалению, нет. Мы долго перебивались по редким друзьям, которые каким-то чудом не отвернулись от нас, пока более-менее обустроили свой быт. Все это конечно же сказалось и на моей девочке. Она росла принцессой, но ее розовый мир в одночасье рухнул. Но она молодец, сжала зубы, справилась. Она мне иногда помогала, когда я срывала спину. И в тот день она вызвалась помыть подъезд на Гомельской. Она стеснялась очень, хотя я никогда ее не принуждала, она сама настаивала на помощи. Поэтому ходила она поздно вечером, когда вероятность встретить кого-то была минимальна. Но что-то случилось. Никто ничего не видел. Бедная моя девочка…

— Да уж. И какую помощь вы ждете от меня?

— Найдите ее! — И столько мольбы и отчаяния в голосе, что мое материнское сердце сжалось, пропустив удар.

Девочку было очень жаль.