По праву крови - Кирилл Малышев

Княжич брёл безлюдными закоулками, иногда заглядывая в окна, освещённые мягким сиянием восковых свечей. Тихие сцены мирной жизни казались ему чем-то новым, неизведанным и даже таинственным.

Вот башмачник, не успевший завершить дневные дела, сидит за сбитым из грубых досок столом, заканчивая ремонт ладных, явно барских кожаных сапог. А вот дети – мальчишки и девчушки, собравшись на лавках, с раскрытыми ртами слушают байки седого, как лунь деда в простой, холщовой рубахе. Простая и понятная жизнь, о которой Олег уже успел позабыть.

Лишь однажды княжича с Глебом остановил караул, обходящий улицы детинца. Но служка, достав из-под рубахи печать посадника и показав её стражникам, быстро разрешил возникшую заминку. Те, поняв, что перед ними посланник высокородного человека с важным поручением, поклонились и пропустили их дальше.

Блёклая луна, похожая на потускневшую серебряную монету, скудно освещала крыши хат и теремов, крытых щепой. Вдалеке Олег увидел возвышающийся над остальными постройками грандиозный Великий храм – серебристые стены, возведённые из седого дерева, будто светились, отражая сияние ночного светила. Значит, они уже рядом. Радоградский храм Владыки Зарога, крупнейший в обоих княжествах, находился в самом центре детинца.

Наконец, путники выбрались из закоулков и оказались прямо позади посадного терема. Глеб уверенно обогнул его и другие строения – баню, хлев сбоку – и, ловко взбежав по деревянным ступеням, постучал в массивную чёрную дверь. С лязгом отворилась железная заслонка смотрового окошка. В проёме показалось усатое лицо стражника, освещённое упавшим изнутри лучом света.

– Кто? – сердито спросил он.

– Я это, Глеб, по приказу Тимофея Игоревича прибыл, с княжичем Олегом вместе, – быстро залепетал служка. – Пусти нас, Ерашка, скорее, Тимофей Игоревич велел не мешкать.

Стражник секунду подумал, потом с тем же лязгом захлопнул задвижку, и Олег со служкой услышали, как изнутри отодвигают засов. Затем дверь отворилась, залив крыльцо дрожащим светом десятка горящих фитилей.

«У посадника дела идут неплохо. Свечей не жалеет», – подумал княжич.

Стражники, которых, как оказалось, внутри было четверо, выстроились вдоль прохода, оказывая почтение высокому гостю.

– Проходите, проходите, – затараторил Ерашка, склонив голову и по обыкновению сняв шапку. – Нам о вас говорили, предупредили.

Олег молча вошёл внутрь. Свет здесь был настолько ярким, что потребовалось несколько мгновений, чтобы к нему привыкнуть. Когда зрение прояснилось, он быстро осмотрелся.

Помещение оказалось богато обставленным. По деревянным стенам тянулась искусная резьба, изображавшая важные события в истории Радограда – приход Изяслава, строительство детинца и тому подобное. Полоса у потолка, на которой мастер вырезал эти картины, была углублена, словно выдолблена. Видимо, ранее на этом месте находились древние, ещё языческие узоры, которые пришлось срезать, чтобы нанести поверх новые.

В центре помещения, на стене, с потолка до самого пола свисали два больших гобелена. Первый – бирюзовый, с изображением парящей чайки – княжеский герб Радонии.

Второй – красный, с вышитой на нём чёрной, зубастой щукой – символ рода Тимофея Игоревича. Глава столицы был одним из самых видных бояр в княжестве. Его предки были знатными ещё в Северных землях, откуда с дружиной прибыл Изяслав Завоеватель. В награду за верность их семье даровали Радоград в наследственный посад и пожизненное право занимать место Первого княжеского наместника.

Олег знал это, но, заметив, что оба гобелена были одинакового размера и висели на одной высоте, словно два рода были равны друг другу, невольно поморщился.

Пол устилали медвежьи и волчьи шкуры. На стенах красовались головы рысей, лосей, вепрей. Княжич вспомнил, что Тимофей Игоревич был страстным охотником. К рыбалке же он относился без интереса, хоть на родовом гербе и красовалась хищная речная обитательница. Радонские щуки вырастали до исполинских размеров, и далеко не каждый взрослый мужчина мог справиться с такой громадиной в одиночку, если она попадала в сеть.

– Пройдём, княжич, – позвал Глеб, указывая на лестницу, ведущую на второй этаж. – Нам туда.

Мальчик взял одну из свечей с металлической подставки у входа и пошёл наверх. Олег последовал за ним. Широкие ступени из чернодерева жалобно заскрипели, нарушая ночную тишину жилища посадника.

Поднявшись, мальчик повёл мужчину по коридору. Пройдя несколько десятков шагов, они остановились перед высокими деревянными дверями. Служка приложил ухо к створкам, несколько мгновений прислушивался, затем, перехватив свечу левой рукой, отпер замок.

– Входи, княжич, – поклонившись, произнёс он. – Тимофей Игоревич скоро будет. Велел передать, что если его пока нет – подожди. Отдохни с дороги да поешь.

«Важным стал, княжичу подождать велит», – подумал Олег.

Но вслух сказал:

– Хорошо, Глеб. Подожду, раз надо. Видать, важными делами посадник занят.

Двери оказались столь высоки, что Олегу не пришлось пригибаться. Внутри горел очаг, освещая просторную комнату. Неровное пламя плясало, отбрасывая причудливые тени, которые оживали на полу, скользили по стенам и терялись где-то в темноте высокого сводчатого потолка.

Посреди комнаты стоял стол, на котором на серебряных блюдах были разложены яства: рыба, мясо, квашеная капуста с клюквой, пироги. В центре, на резной подставке, княжич заметил два сосуда – с вином и водой. Еда выглядела аппетитно и, судя по аромату, была только что приготовлена. Однако, вдохнув запах, Олег с удивлением понял, что вовсе не голоден, хотя последний раз ел ещё утром.

Подняв со стола кувшин с водой, он наполнил кубок и сделал несколько глотков.

«Подождать, значит…»

Мужчина подошёл к очагу и, держа кубок в одной руке, другой опёрся о каменную полку над ним. Немного склонившись, посмотрел на огонь. Языки пламени – белые, жёлтые, алые – извивались над почерневшими дровами.

Тепло коснулось лица, приятно согревая кожу.

В комнате было тихо. Лишь треск поленьев в жаровне нарушал царящее здесь безмолвие. Олег, будто зачарованный, продолжал смотреть на источающие жар всполохи, не замечая, как проходит время.

Монотонный танец пламени убаюкивал, погружая в оцепенение. Картины последних дней всплывали в памяти, как обрывки ночного кошмара.

Опустошённый, заброшенный Великий тракт, заросший бурьяном, лишь отдалённо напоминающий о былом величии и жизни, что теперь осталась лишь воспоминанием. Остовы разрушенных хат, едва заметные в густой осенней траве, служившие немыми свидетелями давней трагедии. Обугленные и обожжённые, с рухнувшими стенами и провалившимися крышами, они напоминали мрачные скелеты, останки павших в неравной битве воинов.

Некогда многолюдный придорожный трактир, в прошлом полный смеха и разговоров, теперь ставший бесформенной грудой обломков. Бесконечные руины деревень, сожжённых ханатами во время нашествия, тянулись вдаль, сливаясь с линией горизонта. Княжич вновь почувствовал, как его сердце сжимается от тоски.

Что-то неприятное шевельнулось в груди,