Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

Лично. Скажу, что младшая моя дочь ликом дурна и нравом глупа. Пойдем, Устя, отведу я тебя в светелку. Не дойдешь ты сама. А ты, Ксюха, иди кур покорми.

– МАМА!!! – взвыла раненой волчицей Аксинья.

Но Евдокия Фёдоровна уже не обращала на нее внимания.

В дверях появилась Дарёна, кинулась к Усте, подхватила с другой стороны, заворковала, захлопотала, сунула девочке своей ковшик в руки… Устя пару глотков едва сделала.

Ноги подкашивались.

Дошла до светелки кое-как, упала на лавку – и словно черным покрывалом ее накрыло.

Ни думать, ни решать… ничего ей сейчас не надобно. Вот только лежать – и дышать. Всю ее эта ночь высосала. Не успела силы восполнить, наново их тратить пришлось. Вот и упала.

И не чуяла, когда с нее одежду снимали, когда одеялом пуховым укрывали. Вытянулась ровнее, руки под голову подсунула.

– Спит…

Боярыня переглянулась с нянькой – и обе вышли на цыпочках.

Пусть спит чадушко. Заслужила, умничка, красавица…

* * *

Во дворе боярин гостей провожал.

До ворот дошел, поклонился, гости в ответ поклонились, верхом сели да поехали. Тоже уважение проявили.

А как ворота закрыли, боярин к жене повернулся:

– Что Устинья?

– Спит. Упала без сил, Дарёну я с ней оставила, а сама с тобой поговорить хочу, Алешенька.

– О чем, Дуняша?

– Беда у нас может быть, Алешенька. Большая беда.

Боярин тут же серьезным стал. Его жена такими словами зря кидаться не станет. Только когда и правда – край пришел.

– Что случилось, Дуняша?

– Я к Устинье пошла, как царевич вышел. О чем он сказал, боярин?

– Тебя к царице пригласят. Так ты дочек с собой возьми. Пусть в палатах побывают. Царевич Устинье обещал.

– Он ей в любви признался, Алеша. А Устя, умничка наша, сказала, что ничего ей не надобно, только бы Фёдора узнать получше. Долг ее родителям повиноваться да жить ей не с долгом придется, с человеком.

– Умна у нас дочка.

– Ей, Алешенька, весь ум и достался, что на двоих отмерен был. Знаешь, что Ксюха ей сегодня высказала? Мол, Устя только о себе думает! Могла бы и сестру в палаты взять. Подслушивала она, да всего не поняла. А как Устя ей ответила, что вместе они поедут, так Аксинья с цепи сорвалась и поносные речи на государя нашего говорила.

– Ты в уме ли, Дуняша?

– Я в уме. А вот Аксинью я в палаты не возьму. Злоба ее точит, зависть к сестре. Ляпнет что – вреда не оберемся.

– Я из нее дурь-то повыбью! – встопорщил короткую бороду боярин. Длинная у него отрастала, да получалась навроде козлиной. Приходилось стричь ее так, чтобы шею до середины закрывала. Тогда она и вид имела.

– Повыбей, муженек. Каша березовая ей только в пользу пойдет. А только и брать я ее пока побаиваюсь. Дури в ней много… ляпнет чего – и стыда не оберемся, и горя.

– Справимся, Дуняша. А с Устей ты тоже поговори. Когда удастся ее брак с царевичем, то честью великой для нашего рода будет.

Боярыня кивнула:

– Поговорю. Позднее. Как она в себя придет, так и поговорю.

Боярин кивнул – и отправился на задний двор.

Аксинья, говорите?

* * *

Когда позади осталось не то три, не то четыре улицы, Фёдор придержал коня. Подозвал к себе Истермана:

– Руди, тебе сегодня повезло.

– Знаю, Теодор.

– Никогда так впредь не делай.

– Мин жель, когда б я не для тебя старался…

Руди уже почти успокоился.

Устинья жива, Фёдору она ничего не рассказала, да и что она знать-то могла? Правильно, ничего!

Вот ничего Руди и не будет. На первый раз.

Наверное.

– Знаю. Потому и не гоню от себя. Но еще раз случится – не помилую.

Руди согласно кивнул:

– Твой приказ – закон, государь.

– Вот и не забывай о том, – бросил Фёдор.

– Коли позволит царевич слово молвить…

Про Михайлу все забыли, а вот он в стороне от событий не остался.

И попросту расспросил холопов! С собой Илья никого не взял, ну так боярыня позаботилась, нужный слушок пустила.

– Позволю? – заинтересовался Фёдор.

– Устинья Алексеевна от татей сбежала, когда на них медведь напал. Поняла, что другого случая не будет, и в лес кинулась.

– Так.

– Вышла к Ладоге, а потом и к городу. В пригороде остановилась у одной семьи, весточку домой послала, чтобы по городу в обтрепках не идти, не позориться.

– Разумно, – согласился Истерман.

– Царевич, не вели казнить, а только отправил бы ты ей ее потерю. Небогаты Заболоцкие, а иголки тонкие, шелк да стеклярус иноземные и, чай, денег стоят немалых?

Фёдор согласно кивнул Михайле:

– Ты предложил – тебе и выполнять. Денег дам. Сходи в торговые ряды, купи потребное да и отвези боярышне.

– А…

– А ее потерю мне отдай. Ни к чему мне, чтобы она на Руди гневалась.

– Неуж не догадывается она?

– Не твоего ума то дело, – рыкнул Фёдор.

Михайла хлюпнул носом, утер слезу, скатившуюся из глаза.

– Прости, государь. Язык болтливый…

– Не догадывается, – снизошел до ответа Фёдор. – Со мной она ни о чем таком не говорила.

Михайла подумал, что это как раз говорит об уме Устиньи. А что там Фёдор…

Да любая ворона на заборе – и то его умнее. Но промолчал.

Сказано – купить?

Съездит и купит. А может, и с боярышней парой слов перемолвится?

– Государь, не хочешь ли боярышне грамотку какую написать? А я б и передал?

– Молодец. Напишу, – кивнул Фёдор. И пришпорил коня.

Руди смерил Михайлу подозрительным взглядом, получил в ответ невинную улыбку и успокоился. А зря.

Михайла просто не собирался тратить силы на живой труп. Он Истермана приговорил, осталось только убить. Так-то…

* * *

– Тятенька! Пожалей!!! Не-е-е-е-ет!!!

Вопли неслись над двором.

Боярин наблюдал за тем, как неразумную дочь порют плеткой. И не спешил останавливать порку.

Не работает голова?

Так мы ума через заднее место вгоним!

И побольше, побольше…

– Будешь еще сестре завидовать? Будешь поганым языком мести, как помелом?

– Не бу-у-у-у-уду-у-у-у!

Вопли плавно переходили в вой. Но если бы боярин, который таки смиловался и махнул рукой холопам, заглянул в мысли своей дочери…

Он бы ее и убил там же.

Потому как в них царила самая черная ненависть.

И зависть.

Почему, ПОЧЕМУ?

Почему Устинья краше, почему умнее, почему так разговаривает свободно, почему царевич на ней жениться готов, а Михайла молчит… ПОЧЕМУ-У-У-У-У?!

Ответа не было.

А ненависть была. Росла, ширилась, заливала чернотой сознание Аксиньи. Требовала отмщения.

Рано или поздно гнойник прорвется.

* * *

– Огорчил ты меня, Руди! Так