Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

от всего этого шума и гама терялся, предложение Михайлы принял с благодарностью. Есть у него друзья, да все уж женаты, а тут бы кто неженатый, бойкий, чтобы переговорить его нельзя было… Подарки были честь по чести погружены, Михайла уехал.

А Апухтины к визиту жениха готовились.

Устя невестку утешала, прихорашивала, успокаивала, потом травяной настой выпить дала.

– Знаю, что горько. Терпи! Зато до утра бодрой и веселой будешь! Пригодится!

– Спасибо, Устенька.

Устя невестку по светлым волосам погладила.

– Ничего, Машенька, все хорошо будет. Я рядом буду, помогу, ежели что, ты зови, не думай ни о чем. Поняла?

Девичник Апухтины решили не устраивать. Так, посидели вечерком Маша с Устей и Аксиньей, в баньку сходили – да и довольно.

– Спасибо, сестричка.

Аксинья хоть и фыркала втихомолку, но вслух говорить не решалась. Устя ее уже пообещала за волосья оттаскать, если дурища Машку расстроит. А сейчас и вовсе отправила сестрицу вниз, пусть там торгуется с подружками невесты, пусть с дружками жениха перемигиваются, пусть глазками стреляют… вдруг да повезет? Может ведь Аксинье и кто другой приглянуться, не Михайла?

А сама Устя при Маше осталась. Та нервничала, и боярыня Апухтина спокойствия не добавляла. То венец поправляла, то платье, то раскрасить дочку рвалась, ровно куклу… Устя уж успела две свеколки вареных у боярыни изъять, коими та щеки дочке румянить рвалась, да и слопала потихоньку.

Долго себя Заболоцкие ждать не заставили.

Зазвенели у ворот бубенцы, заржали кони.

– Эй, хозяева, – взвился веселый голос Михайлы. – У вас товар, у нас купец!

– Еще посмотреть надобно, что там за купец! – зазвенел в ответ девичий голос. – Может, хромой какой али косой…

Устя Машину руку сжала:

– Ну, держись, сестренка. Ежели что – не смей терпеть, говори сразу!

Татьяна на Устинью покосилась, довольная.

А и то, повезло Марьюшке хоть с одной из сестричек.

Видно же, когда человек с добром к тебе, руку протягивает, поддержать да помочь. Хорошо, что Машка с золовкой своей подружилась, что та к ней со всей душой… Хорошо.

Боярыню Устинья тоже отваром напоила под шумок, и Татьяна чувствовала себя как в двадцать лет. Только что над полом не летала.

Что за травы?

Так бабка у них травница… немножечко. Так, для себя собирает, сушит, не на продажу, не чужим людям. Устя и сама пару глотков отпила, сил у волхвицы хватило бы и на три свадебных дня, но к чему людям лишнее показывать? Так они все на травы спишут и более ничего не подумают.

Внизу проходили жаркие торги. Наконец, одарив всех подружек невесты лентами, пряниками и серебром, жених прорвался в горницу.

Маша ему навстречу встала – и Устя даже руки сжала.

Как же хорошо, Жива-матушка! Вот оно!

Когда Машка так навстречу мужу и тянется, и он к ней… видно, что она его любит до беспамятства, а Илья защитить ее тянется, поддержать.

Счастье?

Для них это так и есть. И словно теплом от них веет… Жива-матушка, пусть хорошо все у них будет!

– Хорошая пара будет. – И как Михайла рядом с Устиньей оказался? Вот пролаза непотребная! – Прими, боярышня, по обычаю.

Отказываться от ленты да пряника Устинья не стала. Надо так.

А вот что в руку ей записочка скользнула одновременно с пряником… Устинья и глазами сверкнуть не успела, не то что негодяя пнуть или записочку вернуть.

– Поговорить надобно. – И тут же Михайла в свадебную круговерть включился, не дав ей и слова сказать.

Устя только ногой топнула в бессильной ярости, но понимала, что разговор состоится, Михайла – не Фёдор, он и хитрее, и подлее, и пролазнее. Он такое утворить может, что Устя потом три раза наплачется.

Поговорить ему надобно!

А ей?

Ее кто-то спросил?

Тьфу, гад![66]

* * *

Поздно вечером в доме Заболоцких, когда молодых уже осыпали зерном, хмелем, отвели в опочивальню и заперли там, Устя на улицу выскользнула.

Михайла уж ждал ее в условленном месте.

Мерз, к ночи морозом хорошо ударило, с ноги на ногу переминался, притоптывал, уши красные потирал, а не уходил.

– Чего тебе надобно? – Устинья церемониться не собиралась.

– Поговорить хотел, боярышня.

– Слушаю я. Говори.

– Через два дня от сего к вам на подворье боярин Раенский придет. Отбор начнется. Для тебя, понятно, это все ерунда, тебя и так в палаты пригласят.

– Знаю.

– А хочешь ты этого?

– Тебе какое дело, Михайла Ижорский?

– Самое прямое, боярышня. Люба ты мне, поди, сама уж поняла?

– Поняла. – Устинья взгляд в сторону не отводила, смотрела прямо в глаза Михайле, и шалел он от взгляда ее крепче, чем от хмельного вина.

– А коли поняла, чего ты мне жилы тянешь?

Устинья с ответом не замедлилась, не задумалась даже – чего время зря тратить?

– Не люб ты мне, вот и до жил твоих мне дела нет.

Михайла дернулся, как обожгло его.

– Не люб…

Может, и пожалела бы его Устинья. Это ведь еще не тот Михайла, который ее травил, до того ему еще расти и расти… а все равно. Как глаза эти зеленые видит – так и вцепилась бы! Вырвала бы, с кровью!

– Это ты хотел услышать, Михайла?

– Не это, боярышня, да не скажешь ты мне покамест иного. А Фёдор люб тебе?

– И он мне не люб. – Сейчас Устя уже спокойно говорила.

– Как на отбор ты придешь, у тебя другого выбора не останется. Выдадут тебя замуж за Фёдора, хоть волей, хоть неволею.

– То наше с ним дело.

– Устиньюшка… ну почто ты со мной так? Хочешь, на колени встану, согласись только? Слово скажи – сейчас же из Ладоги уедем! Велика Росса, не найдут нас никогда! Никто, ни за что…

Устя только головой покачала.

И видно ведь, серьезен Михайла, здесь и сейчас от всего ради нее отказаться готов, все бросить. И тогда, в черной жизни, ее уехать уговаривал, и тоже бросил бы все – или нашел способ потом вернуться? Хитрый он, подлый и безжалостный, такое любить, как с гадюкой целоваться, рано или поздно цапнет.

– Не надобно мне такое. И ты не надобен.

– Думаешь, с Фёдором лучше будет?

– Нет. – Устинья ни себе, ни Михайле врать не стала. – Умру я с ним.

– Так что ж тогда?!

– Иди себе, Михайла. Иди. Ты ни о ком, окромя себя, не задумывался, так я подумаю. Родные у меня, близкие… Их ради чего я бросить должна?

Михайла даже рот открыл. Родные, близкие – да кого эта ерунда интересовать должна? Он Устинье про любовь свою, про