Дом - Оксана Геннадьевна Бутузова

самому несладко. Мы вместе тянем черенок и после нескольких попыток вытаскиваем заступ. Сказать ему, что я собираюсь спрятаться от осени в землю? Пока не стоит… Я снова рою — корчую осень, освобождая место для себя. Может, уже пора залечь? Еще пара лопат, и я упаду в эту непроглядную черноту без всяких вопросов… Меня грубо останавливают. Оказывается, пока я решалась, работа закончилась. Не судьба.

С дрожью в конечностях подходим к баракам. Чего следует ожидать за такое копание? Так и есть — двадцать копеек на двоих. Но Саша доволен. Тогда и я тоже. Пытаюсь улыбнуться.

— Теперь скорее на базар! — командует он. — Ах да, сначала перекусим. А потом на базар. Я знаю, где продают отличные доски.

— Доски?! — Этого мне недоставало. — Их же придется нести на себе.

— А ты думала, они полетят сами? Ведь им даже адрес не сообщить.

Мы положили их на плечи, по одному концу на каждое плечо. Для моих плеч доски оказались слишком широкие и неудобные, а их тяжесть вызывала ломоту в руках вдобавок к той, заработанной на рытье траншеи. Саша подбадривал, говорил, хорошо, что они такие широкие — покроют большее пространство нашего дома. Но я воспринимала его слова как издевательство и готова была прибить его одной из досок. Почувствовав это, Саша тут же перешел на нейтральную тему, а именно стал объявлять мне, сколько шагов осталось до дома. Это другое дело, теперь он мне был нужен, поскольку сама измерять эти чудовищные расстояния я не могла. В этот раз Саша отсчитал 26 565 шагов — получилось больше из-за груза, — и мы пришли.

В течение нескольких дней про доски не вспоминали. Слегли окончательно. Не знаю, сколько времени мы не отрывали головы от земли, сколько драгоценных летних дней потеряли, но когда встали, были еще очень слабы. Даже поход в город за подкреплением тяготил. Мы пытались четыре раза пройти по очереди за супом, но нас каким-то образом вычислили и по второму разу не дали, пригрозив поварешкой. Только зря отстояли. Везде слежка. Как это мерзко!

Доски лежали в шалаше, и, как ни крути, нам не к чему их было приложить. Жердина и гвоздь тоже валялись без дела, а первая доска все еще нависала над шатким склоном. Чтобы покрыть стену шириной в один метр, требовались еще две доски, одна жердина, две перекладины и некое подобие молотка. Если молоток можно взять в аренду, то все остальное нужно было покупать. И надвигающийся холод гнал нас из дома. Саше ничего не оставалось, как снова заняться рытьем, а мне выпали поиски жерди. Я надела сандалии и пошла.

Еще издали я заметила существенные изменения в облике нашего леса. Страшные дела творились в нем. Сначала мне показалось, что это солнце играет листвой, оставляя на ней свои огненные блики. Но нет, зря я тешу себя фантазиями. Кроны деревьев безнадежно желтеют. Я боюсь входить. Застыла на обочине и жду. Чего? Неужели того, что они снова позеленеют? Из будки высовываются смотрители леса, облизываются — должно быть, только что поели.

— Поторопитесь! — кричат они мне. — Сезон на дрова скоро закончится!

— А что, уже осень?

— Она самая.

У меня все опускается внутри. Почему же так быстро? Ведь Саша вычислял — еще целый месяц. Ах да, мы же болели бог знает сколько, да и он мог ошибиться. Время не повернуть вспять, как не сделать теплой воду в реке. Назад пути нет, и я вхожу в лес.

Изнутри он еще страшнее. Листья, которые я так ненавидела летом, валятся отовсюду — желтые, красные рыжие, даже зеленые, но все равно мертвые. А те, что давно упали, лежат на земле скрюченные, точь-в-точь как я когда-то. Будто им не хватает места. Мне тоже предстоит свернуться и пролежать в таком состоянии всю зиму, потому что она скоро займет мой дом, не оставив мне места.

Дереву суждено умирать годами. И осенний листопад — это всего-навсего репетиция его гибели. Грустная репетиция. Завяли цветы, опали листья — «как жаль», говорим мы и ждем рождения новых. Я вспоминаю городских бездомных. С каким трудом, с какой болью они отрывались от забора, словно листья от ветки. Они были еще полны желания, могли строить дома, рыть землю, а вместо этого их увозили туда, где им вряд ли найдется применение. И эти мертвые листья могут проявить себя разве что в трупном запахе. Своего рода высвобождение энергии жизни. Прелый сладковатый настой, напоминающий запах свежей рыбы. Свежепойманной рыбы… Когда у меня будет сад, я не позволю листьям лежать на стылой почве. Я сожгу их и похороню. Пусть отдают земле свою смерть.

Я сидела на старом пне и отрешенно смотрела, как опадали мои последние надежды. Скоро их не останется совсем. Я закоченела в скрюченном положении и думала, уже не выйду из него никогда. Но в какой-то момент почувствовала, что могу встать. Встала, сделала шаг, потом еще, словно это были первые шаги в моей жизни. Их потребовалось много, очень много, чтобы дойти до дома.

Дома было все то же самое — пустота и покой. Саша еще не возвращался. Наверное, получил работу. Это меня несколько ободрило, но ненадолго. Когда он появился на дороге, дух мой пал окончательно. Саша двигался, казалось, по инерции, поминутно оглядываясь, словно что-то забыл взять, а завидев меня, и вовсе остановился, раздумывая, идти ли ему дальше. Я безучастно наблюдала, готовая ко всему. Но он подошел, сел рядом и не сказал ни слова, только медленно разжал кулак и про тянул покоящуюся на ладони маленькую искорку. Это была монетка, совсем крохотная, достоинством в одну копейку.

— Нашел? — с тревогой спросила я.

Саша покачал головой и уставился в пустоту, все еще простирающуюся вокруг нашего дома, я не стала больше ничего выяснять, забралась шалаша и прижалась спиной к доске, я всегда так делала, когда уходила в себя. Тогда мне необходимо было прислониться к чему-нибудь твердому, основательному. Я прижималась и думала неизвестно о чем, но уж точно не о том, что можно купить на одну копейку. Вдруг Саша резко обернулся.

— А ты нашла жердь?

Оказывается, я была его последней надеждой. Но увы, он мог бы и не спрашивать. Я отстранилась и закрыла глаза.

Больше мы не разговаривали. Просто легли спать. Я долго ворочалась на земле, стылой от осенних заморозков, пока не впала в забытье. Когда же проснулась, первое, что увидела, — Сашино лицо, оживленное, как два дня назад.

— У меня есть выход! — радостно