Воронцов. Перезагрузка. Книга 5 - Ник Тарасов

Маша тоже украдкой наблюдала за гостем, всё ещё не веря, что за нашим столом сидит настоящий англичанин. Для неё иностранец был существом почти мифическим.

После вкусного ужина, когда Анфиса убрала со стола и подала травяной отвар, я завёл беседу на ломаном английском. Хоть я и изучал язык в университете в своём времени, но всё же не был в нём настолько силён, чтобы вести свободную беседу. К тому же, английский XIХ века имел свои особенности произношения и словарного запаса, к которым приходилось привыкать.

— Итак, Ричард, расскажи подробнее, как ты оказался в наших краях, — начал я, стараясь говорить медленно и чётко.

Ричард отхлебнул отвар, задумался на несколько секунд и начал свой рассказ:

— Я служил в английской армии во Фландрии. Мы воевали с французами…

Я иногда переводил Машке, когда были интересные факты, о которых говорил Ричард. Машка сначала очень удивлённо смотрела, что я разговариваю на иностранном языке, но я сказал, что в институте обучался. Она, конечно, не знала, что я имел в виду бауманку XXI века, а не какое-то учебное заведение её эпохи.

Из рассказа Ричарда следовало, что тот был на войне англичан с французами. Его взяли в плен при осаде какого-то города (название я не разобрал), и ему, спустя время, удалось бежать. Понимая, что через линию фронта просто так пройти не получится, направился на восток. Скитался по Европе, попал в Голландию, оттуда — с обозом купцов добрался через Польшу до центральной России.

— Так ты был солдатом? — спросил я, когда он сделал паузу в своём рассказе.

Ричард отмахнулся:

— Нет, что вы. Я был военным врачом.

Эта новость меня крайне обрадовала. Я даже выпрямился на скамье, не в силах скрыть своё волнение. Вот оно! То, что я искал в последнее время. Настоящий доктор, с европейским образованием, здесь, в моём доме.

— У тебя есть медицинская практика или только основы? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и не выдавал моего нетерпения.

Ричард удивлённо приподнял брови:

— Что вы имеете в виду?

Я прямо и спросил:

— Операции делаете? Или так — зеленкой помазать да шину наложить?

Я сразу осёкся, поняв, что использовал слово «зеленка», которого ещё не существовало в этом времени. К счастью, Ричард не обратил на это внимания, сосредоточившись на сути вопроса.

— Сложные — нет, — ответил он, задумчиво почесав затылок. — Но аппендицит вырезал, кости складывал, роды принимал, причём даже когда плод был перевёрнут — у нас в институте показывали, как мануально с этим справляться.

Он говорил с явной гордостью, и я видел, что он не преувеличивает свои навыки. В его глазах горел огонь увлечённости своим делом — так смотрят настоящие профессионалы, когда говорят о своём призвании.

— А кесарево сечение? — спросил я, затаив дыхание.

Это был самый важный вопрос. В случае осложнений при родах Маши именно эта операция могла спасти и её, и ребёнка. В моём времени кесарево было рутинной процедурой, но здесь, в XIХ веке, она всё ещё оставалась крайне опасной.

Ричард отрицательно покачал головой:

— Об этом только рассказывали, но всегда исход летальный, — ответил он с сожалением. — Во Франции, ранее, Амбруаз Паре практиковал, но на живых плохо всё с этой операцией.

Я кивнул, скрывая разочарование. Что ж, этого следовало ожидать. Кесарево сечение стало относительно безопасным только во второй половине XIX века, с появлением асептики и анестезии. Но даже без этого навыка Ричард всё равно был ценнейшей находкой.

Маша внимательно слушала наш разговор, хотя понимала лишь то, что я переводил. Она догадалась, что речь идёт о медицине, и в её глазах появилось беспокойство — она знала, как я переживаю за предстоящие роды.

Тогда я задал Ричарду вопрос, который меня больше всего волновал:

— Останешься ли ты у меня до следующего лета?

Ричард задумался, отпил ещё отвара и затем кивнул:

— Почему бы и нет? Как раз языку обучусь. А ещё… — он замялся, словно не решаясь сказать что-то.

— Что ещё? — подтолкнул я его.

— В Англию мне возвращаться пока нельзя, — признался он. — Там сейчас… сложно. Религиозные распри, политические интриги. А здесь тихо, спокойно.

Я понимающе кивнул. Точно, XIХ век в Англии — время серьёзных потрясений. Промышленная революция… Неудивительно, что Ричард не спешил возвращаться.

— Тут я смогу быть полезным, — уверенно ответил Ричард. — Я хороший врач, многому обучен.

— Моей жене, — я кивнул на Машу, которая с интересом следила за нашим разговором, — в конце апреля-начале мая рожать. Повитуха то у нас есть, но я в город-то ездил, чтоб лекаря найти — всё же хочется быть уверенным, что всё будет хорошо при родах.

Лицо Ричарда просветлело — он понял, почему я так заинтересовался его медицинскими навыками.

— О, за это не волнуйтесь! — воскликнул он с уверенностью. — Я смогу наблюдать и за беременностью, и роды принять правильно. В Лондоне я практиковал в клинике династии доктора Харви, который изучал кровообращение. Знаю много нового, чего здешние лекари ещё не применяют.

Это была отличная новость. Уильям Харви — один из величайших медиков семнадцатого века, открывший кровообращение. Если Ричард практиковался в его клинике, значит, он действительно получил лучшее медицинское образование, доступное в XIХ веке.

— Значит, по рукам, — сказал я, протягивая ладонь.

Мы пожали друг другу руки, скрепляя наш договор. У меня словно гора с плеч свалилась — теперь я мог быть спокоен за Машу и нашего будущего ребёнка. Хотя бы отчасти.

Маша, заметив моё облегчение, положила руку мне на плечо:

— О чём вы договорились? — спросила она.

Я повернулся к ней, не в силах скрыть радость:

— Ричард — врач, Машенька. Настоящий доктор, с европейским образованием. Он останется с нами и будет наблюдать за твоей беременностью, а когда придёт время — примет роды.

Глаза Маши расширились от удивления, а потом в них появилось то же облегчение, что испытывал и я.

— Правда? — прошептала она, переводя взгляд с меня на англичанина. — Он правда поможет?

Я кивнул и перевёл её вопрос Ричарду. Тот улыбнулся и ответил по-русски, медленно, с сильным акцентом, но довольно понятно:

— Да, госпожа. Я помогать. Всё быть хорошо.

Машенька просияла и неожиданно для всех нас, включая себя, расплакалась. Это были слёзы облегчения — я знал,