Воин-Врач VII - Олег Дмитриев

УЗИ и ГСГ, причём даже без контраста перед глазами картинка была чётко различимой. И были на ней те самые спайки-синехии, которые я и ожидал там увидеть, предполагая синдром Ашермана. Диагностику можно было считать завершённой успешно. Первичный диагноз, появившийся в ходе сбора анамнеза, подтверждался визуально, хоть и совершенно непривычно для советского врача. Вместо громадных махин томографов и рентгеновских аппаратов — рука врача. Необъяснимо. Сказочно. Невероятно. Но очень удобно и эффективно, как выяснялось.

— Готовьте её. А ты, Домна, не волнуйся. Всё будет хорошо. Жаль, конечно, будет матушку-княгиню без такой золотой помощницы оставлять, да пора уж тебе и своим домом пожить. Найдёшь красавца-всадника, ярого да смелого. Или стрелка из лучших, с глазом острым да рукой твёрдой. Или витязя-богатыря, что одной рукой весь дом поднимет, а второй — тебя с детьми.

То, как дрогнули ресницы и подбородок Буривоевой правнучки, Рысьины слова подтверждало. Надежда, что полыхала в её глазах, стала невыносимой.

— Чую, мать, на свадьбе допьяна напьёмся, — подмигнул я Дарёне.

— Иди уж, Чародей, мойся. Сейчас привезём её и учеников пришлём, — улыбнулась в ответ она. Не забыв стукнуть трижды по лавке от сглазу.

Да, эта операция была не в пример лучше каждой из предыдущих. Начиная от самой первой, где пришлось вырезать отломок деревяшки из собственного тела. Продолжая безнадёжными, но такими важными тогда попытками не спасти, а хоть на немного продлить жизни защитников жены и сына на том насаде в устье Почайны, когда едва не убили их нанятые ромеями головорезы. Не говоря уж о трудной работе с обескровленным братом Сильвестром, Джакомо Бондини, бывшим агентом Святого Престола, или чудесным исцелением Кузьмы, нынешнего наставника молодой нетопыриной по́росли.

Да, у меня не было лапароскопического оборудования. Я им, признаться, и пользоваться-то не шибко умел — эти методы широко шагнули уже в то время, когда я был больше главным врачом, чем заведующим хирургией. Нет, я, конечно, продолжал изучать, читать, смотреть и слушать, нельзя хорошо делать свою работу, застряв в прошлом. Да, кто бы говорил, конечно… Но на современные и перспективные методики приглашал молодых, толковых, с горящими глазами. На этот счёт у нас были договорённости с мэром, которого я помнил ещё лопоухим комсоргом. Я лечил и его, и его семью, и родню его жены, поэтому в городе всегда было под резервом от трёх до пяти квартир, которые предоставляли семейным врачам, готовым перебраться в нашу относительную глушь. Тогда чаще везло. Те, кто больше всего ценил деньги, не соглашались на муниципальное жильё в нескольких часах от столицы на электричке. Рвались в Москву-матушку, за длинными рублями, долларами и евро. Зато оставались те, кого я понимал лучше, и кто отлично понимал меня. Те, кому важнее были стабильность, покой и безопасность для своих семей, чем гипотетический журавль в равнодушном и пустом Московском небе.

Да, я опирался при подготовке к операции на необъяснимые картинки, что стал видеть с недавних пор. Тогда ещё скептично отметив, что того и гляди начну по́рчу снимать. На что князь резонно возразил, мол, до этой поры у тебя только наводить её выходило, зато ловко на изумление. Латиняне и норманны подтвердят. А потом и вовсе предположил, что картинки те душа моя сама себе выдумывает, потому как за столько лет работы навидалась всякого, и теперь может уверенно предполагать, что же там у живого человека внутри, даже не заглядывая. А то, что правдой те картинки выходят, так это от того, что я не все эти отведённые мне полвека в профессии бумажки подписывал и на комитетах заседал, а только последние несколько лет. А до этого только и делал, что резал живых людей вдоль и поперёк, беря иногда по два дежурства в неделю. От него, человека своей эпохи, полной непознанного и верой в Богов, духов и прочую эзотерику с точки зрения материалистической теории, слышать подобное было странно и неожиданно. Но мы, видимо, всё ближе становились друг к другу. Он не стеснялся узнавать и применять для пользы дела новое, я — старое. И если я не удивлялся тому, что динамит и порох работали и в дремучем Средневековье в полном соответствии с законами физики, то, наверное, не стоило удивляться и тому, что забытые в веках рецепты снадобий и гипнотическое воздействие наговоров тоже функционировали вполне себе исправно. Как говорил мой старший, объясняя когда-то давно что-то из школьной программы младшему: «Ты можешь верить в электричество, можешь не верить. Электричеству всё равно. Я вот ничего в этом не смыслю, но уважаю его. Хотя бы потому, что оно может ударить меня сильнее, чем я его». Для гуманитария — вполне себе аргумент.

Поэтому я промывал полости той самой вытяжкой тысячелистника, которая не только кровь запирала, как лучшие гемостатики моего времени, прямо на глазах, но и должна была помочь повысить уровень эстрогена. Пусть и чисто теоретически. Вкупе с солодкой и шалфеем, красным клевером и какими-то грибами и травами, названия которых мне не говорили ровным счётом ничего. Агафья сама объясняла деду Яру и Буривою, что было нужно. Старые волк с медведем раздали команды своим людям — и улетели со двора резвые жеребцы и кобылки в разные стороны Полоцкого княжества. И вернулись под утро, взмыленные одинаково, что кони, что всадники. И доставили всё необходимое. Но внутри я всё равно использовал то, что хотя бы примерно представлял, как работает. Тот же тысячелистник мы в детстве жевали с подорожником, залепляя горькой зелёной кашицей глубокие порезы и проколы. Тёртая морковка отлично помогала от начального воспаления ран. Про витамины К и эстрогены я тогда ничего не знал. Но травам и корнеплодам было всё равно. Они работали. Как электричество. Как неизвестная тогда термоядерная реакция на Солнце. Без объяснений, на чистой вере.

Обработав аккуратный и не очень большой шов, в очередной раз провёл по запястьям большими пальцами, пытаясь привычно подцепить и стянуть перчатки. Которых по-прежнему не хватало. Как и резины в принципе, много для чего.

Домна дышала ровно, спокойно, глубоко. И должна была проспать до завтрашнего утра, Леся обещала, а сомневаться в её словах не было ни повода, ни желания. Протянул руки к кадушке, но воды так и не дождался. Ученики-ассистенты таращили на меня глаза, лить на ладони, смывая кровь и отвары, никто словно не собирался.

— Ну чего замерли-то, орлы? — недовольно буркнул я.

Парни дёрнулись и, едва друг на друга не налетев, встали в очередь к рукомойнику. Севка, самый толковый из них, начал