Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

– Не нужна я ему-у-у-у-у-у! Почему-у-у-у-у?! Почему-у-у-у-у У-у-у-у-у-устька?! За что-о-о-о-о-о?!

– Пойдем, детка. Посидишь, водички попьешь, в себя придешь…

Боярыня Аксинью подхватила – и с собой повела.

Там уж, в своих покоях, и водой отпоила, и пустырника налила, и спать уложила. И к пяльцам присела, мужа дожидаясь. Было у нее о чем с боярином Раенским поговорить, было.

Муж да жена – одна сатана?

Иногда одна. А иногда – и две сразу.

Глава 10

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой

Аксинья и Михайла.

Михайла и я.

Глупая влюбленность, гнусный любовный треугольник, который мне и рядом был не надобен.

Неужто – потому?

И Аксинья всегда его любила? А Михайла любил меня? И только я ничего не замечала, не видела? Понимать не хотела.

Я Бориса люблю и любила и его одного видела, и Михайла меня не интересовал вовсе.

Ежели попробовать вспомнить?

А ведь он со мной разговаривать пытался, подарил что-то… я уж и не помню что. Цветок какой-то? Кажется, так и было.

Я его уронила, пробормотала что-то – и убежала.

Почему Михайла не попробовал поговорить со мной? Увезти меня? Хоть что сделать?

А ответ прост.

Нельзя со мной поговорить было. Нельзя.

И на подворье я, считай, все время рядом с матерью, и в тереме царском тоже, при мне то Аксинья была, то Танька, а не то и боярыня Пронская. Понятно, к любому человеку можно дорожку найти. Только надобно, чтобы и человек с тобой поговорить хотел. Или чтобы не выдал тебя.

И Михайла…

Он сделал то, что я считала обычной подлостью. Он никогда не любил Аксинью, я это видела. Он кривился при одном взгляде на жену, он старался не дотрагиваться до нее лишний раз. А она тянулась, и светилась, и ревновала бешено. Когда мода пошла на иноземные платья, она первая в них наряжаться начала, выглядела жутко, но пыталась ведь Михайле угодить.

Я-то думала, Михайла на ней женился, чтобы родным для Фёдора стать.

Фёдор на одной сестре женат, Михайла на другой – подсуетился? Может быть…

А могло и так быть, что Михайла ею пользовался… как заменой? Похожи мы, в темноте нас перепутать можно. А кровь одна. И сила…

Ежели бы у Аксиньи она проснулась, сила была б одинаковая.

Могла Аксинья догадаться?

Могла.

И потому Михайла с ней не разводился? Изменял ей, в имении запирал, поколачивал, когда хотел, троих детей сделал… и все равно меня в ней видел? И Аксинья знала?

И ненавидела?

Я попыталась вспомнить нашу последнюю встречу в той, черной жизни.

Меня ссылали в монастырь. Я уже о том знала, понимала, что все кончено… что же я просила?

Немногое.

Писать мне хоть иногда, хоть пару слов, чтобы я себя заживо погребенной не чувствовала.

Для меня тогда это важно было – почему?

А все просто. Аксинья для меня тогда была связью с той, прежней жизнью, в которой и родители живы, и брат, и Боренька, и я за Федьку замуж еще не вышла… хоть пара слов бы!

Хоть что!

Аксинья отказалась. До сих пор ее слова помню:

«Сдохни в застенках, дрянь бесплодная! Бесполезная! Ненадобная!»

Мне тогда очень больно было.

И… даже тогда я Аксинью пожалела. Видно было, не от хорошей жизни она это говорит. Что же я ей сказала? Вспоминай, Устя! Кажется: «Бедная моя сестричка…»

И Аксинья завизжала, веером расписным в меня швырнула и за дверь вылетела.

Я так и не поняла тогда, что ей не понравилось, чем оскорбила, чем задела? А сейчас сообразила.

Ежели тогда она Михайлу любила – и знала, кого ее муж любит…

Ей моя жалость хуже крапивы была, хуже железа каленого.

Конечно, ничего она мне не написала. И не видела я в монастыре никого, и не передавали мне ничего… нет, вру.

Семушка сказал, что бывали письма, бывали и подарки, только отдавать мне их было не велено.

В стены монастыря вошла – и умерла.

А я вот не умерла. Я, наоборот, выжила.

До меня доходили вести.

Я знала, что Фёдор привез себе какую-то шлюху из Лемберга, кажется, ее Истерман нашел. И даже знала, что он женился.

Вместо царя объявил себя королем. Казалось бы, какая разница, как называться? Но ему это было важно. Он отдал на переплавку старый венец государя Сокола, заказал себе новую корону. Зачем?

Не понять…

А я выправлялась.

Плела кружево, читала книги, потом интерес к жизни проснулся. Разговаривать начала, людей видеть, языки учить, с Семушкой говорить… бедный мальчик. Ему мой интерес жизни стоил.

Будет стоить.

Нет, не будет!

Не дам, не позволю!

Не выйду я за Фёдора замуж! И за Михайлу не пойду! Найду как негодяя остановить! Сумею, справлюсь, еще бы Аксинью в разум привести!

Как объяснить ей, что ни она не плоха, ни я? Михайла подлец, который всем голову морочит, тем и все сказано. Фёдор ему хоть и отдал все владения бояр Ижорских, а человеком Михайла все одно был поганым.

А ведь…

Ижорских убили. Боярина Ижорского смертью лютой. А потом и боярышня Ижорская умерла от хвори заразной, боярыня в монастырь ушла.

А кто боярина убил?

Мог Михайла?

В той, черной жизни я бы наверняка сказала – не мог. Незачем ему просто было. Фёдор ему б любое поместье отдал как другу, как свойственнику. А в этой?

И Фёдор на мне не женат, и Михайла на Аксинье вряд ли женится, и Борис ему не даст ничего.

К чему убивать?

А кто ж Михайлу знает?

Но все на него валить тоже глупо. Пусть не люб он мне…

Как вспомню глаза бешеные, шепот надо мной… ох, лучше не вспоминать, тошнить начинает! Не думаю, что Михайла во всем виноват. Но с Аксиньей мне поговорить надобно.

Ох, хоть бы глупостей не наделала, дурочка маленькая…

* * *

Боярин Раенский к себе возвращался нерадостный.

Чему радоваться-то?

На Устинью Заболоцкую порчу навести не удалось – хорошо ли? Может, и хорошо. Потому как Фёдор ее любит до безумия.

В буквальном смысле.

Анфиса Утятьева покамест в палатах останется. Божится она и клянется, что только водой царевича напоила, рыдает и уверяет. И верят ей.

Потому как наговорная вода… она как вода и выглядит. Чтобы отравиться ею, надобно в ту воду яда намешать. А без того пей, покудова не лопнешь.

Это ж вода обычная.

Ее должен выпить человек, на которого ту воду заговаривали, тогда