Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

А ведь и когда Федор царем стал, не бывала при дворе Пронская. Может, потом? Когда Устинья в монастыре оказалась, выезжать она стала?

Думай, думай, вспоминай, ведь доходили весточки… Что Степанида о внуках рассказывала?

Первой внучка родилась, вторым внук… это помнит Устинья. Это как-то зацепилось! И точно было это уж после смерти Бориса. После того, как его не стало. Тогда боярыня Пронская первого ребеночка и ро́дила, не ранее, может, через год или два…

Что еще помнилось?

Точно!

Рассказывала Пронская, что надеется на хорошую партию для первой внучки, вроде как ее должны были с сыном Калитова сговорить. А боярин Калитов – не ровня Пронским, Степаниде до него не дотянуться век, хоть и трется она при царице. У него денег, что у дурака махорки, за то Калитой и прозван был. И вдруг породниться согласился? По его меркам, это как Устя за Михайлу бы замуж вышла. Неровня, вот и все тут. А больше ничего и не помнит она.

Нет, не помнит. И когда подумать, не рассказывала боярыня о невестке своей многое, не жаловалась, не ругалась, так упоминала мимоходом – и только-то. О сыне говорила много, о внуках…

Тем временем певчие отпели, что положено, жених с невестой к выходу направились, Федор на Устинью тоскливый взгляд бросил, да когда б Усте до него дело было!

Аксинья ее волновала куда как более. Еще и другое… вроде как у них с Михайлой до греха не дошло, но… жизнь супружеская – это не только кика рогатая на голове пустой, это еще и обязанности супружеские. А о них с Аксиньей говорил хоть кто-нибудь? С Устей точно не говорили…

Может, поговорить о том с боярыней Пронской? Устя бы и с государыней Любавой поговорила, да вряд ли кто ее слушать станет.

Нет, не получится, отмахнутся от нее сейчас, ровно от мухи назойливой, вот и все.

Ничего, потом наверстает она. Завтра уже… да, завтра никто ей перечить в глаза не посмеет, за спиной шипеть и гадить будут, но это уже совсем другая история.

* * *

Пир свадебный тоже роскошным был.

Молодые во главе стола сидели, Аксинья, правда, не ела ничего, разве что вино пила, Федор же за троих лопал, только брызги во все стороны летели.

Устя больше по сторонам смотрела, положила себе для приличия на тарелку крылышко лебяжье, да сидела, его по тарелке перекладывала, крошила на кусочки мелкие. Какая тут еда? Выпила бы она водицы ледяной колодезной, да воды-то и не подавали на пиру, а вина Усте противны были, они разум дурманят, а ей нельзя. Никак нельзя…

Вот к отцу боярин Орлов подошел, говорили они недолго, но отец разулыбался, на Устинью довольный взгляд бросил. Тут и гадать не надобно, Орлов за спасение дочери благодарен, когда б не Устя, померла боярышня. А сейчас и жива осталась, и Борис по секрету Усте шепнул, что уж сговорили боярышню. За боярича Изместьева, а это партия выгодная, разве что свадьбу отложили до осени, покамест не оправится боярышня от яда смертельного. Но Адам Козельский ее осматривал, сказал, что все хорошо будет, только с ребеночком бы боярышням год подождать. Обеим.

Тут и Устя с ним согласна была.

Яд сильный был, пока не восстановятся боярышни, обе, лучше не рожать им. И плод они скинуть могут, и даже когда ребеночек ро́дится, не будет у него здоровья.

А… ей? Ей – рожать можно ведь!

Она хочет от Бори ребеночка?

Устя на царя посмотрела, голова закружилась чуточку. Вот от него. От Бориса. От любимого мужчины, ребеночка под сердцем носить, на руки взять, к груди приложить – хочет?

И такой волной тепла ее затопило… ради такого она и долг супружеский стерпит. Хоть и говорили бабы в монастыре, что это не боль, а радость вовсе даже, Устя в то не верила. Может, для мужчин так-то и есть, это для Устиньи все болью да тоской оборачивалось? Наверное, так, все ж Федор после опочивальни завсегда довольный был, а она ног не таскала. Ну и пусть, ради Бори потерпит она что угодно! И… и делать ничего не станет! Ни травы пить, ни дни считать, ни времени спокойного ждать. Пусть ребеночек будет!

Наконец, проводили молодых в опочивальню.

Устя, пока отвлеклись все, из-за стола улизнула, за ней и Агафья Пантелеевна выскользнула. По коридорам дворцовым они словно две тени промелькнули неслышно, только в горнице Устиньиной волхва рот открыла:

– Права ты, внучка. Не знаю, откуда родом мать царицы, но и она ведьмой была, и сама Любава – ведьма. Только слабенькая очень, вот ведь как! Хлипкая она совсем, ей разве что в травницы подаваться да от тараканов избы заговаривать. И то, поди, кипяток по углам лучше с тварями ползучими справится. Ведьма она, да бессильная, а оттого злая вдвойне. И кое-что на ней есть, не сказала бы ты, я и не углядела бы. Закрывается она от чужого взгляда, ей и хватает. Сил-то, считай, и нет у нее…

– А Федор?

– А вот тут самое интересное и начинается. Ты такое и правда не видывала, и понять не могла, а я приметила. Гореть мне на этом месте, ежели и Любава, и сынок ее – не от ритуала черного на свет появились. Когда рядом они, сравнить можно, прикинуть – верно ты догадалась. Поодиночке не видно так-то, а вот когда вместе их увидишь, сразу и понимаешь, что гадина гаденыша породила.

– И Любава тоже ритуальная?!

– И Федор, и Любава. Когда б можно было, показала я тебе, как это увидеть, да не ко времени. И ведьма, и патриарх рядышком, и дело в храме… сама-то посмотрела я, а уроки давать не получится. И что самое интересное, бесплодна царица-то! Не могла она сына зачать, по всему – не могла, а вот он! Есть и есть будет! Чужие жизни заедать…

Устя невольно пальцами по столу забарабанила.

– Бабушка, а как возможно такое?

– Вот так, когда жизнь на жизнь поменяли, и получается. Мать Любавы, судя по всему, ведьмой сильной была, она точно могла такой ритуал провести, вот и родилась у нее доченька.

– А Любава сама?

– Ежели Федор на свет появился, то и она могла. Или ей провел кто-то. Она все ж слабенькая, верно, брат сильнее был, он и помог.

– Боярин Данила?

– А ты сама подумай, когда они