Фантастика 2025-157 - Александра Антарио

Боярыня Заболоцкая не плакала, и невестка ее тоже ровно статуй стояла – бывают же такие бабы бесчувственные. А вот на щеках Устиньи Заболоцкой присутствующие хорошо слезинки разглядели. Да тут-то и понятно все: упустила жениха такого, дурища, ревет небось от зависти да обиды лютой!

Устя и правда плакала.

Не от зависти, нет, вспоминала она свое венчание и как капли воска со свечи ей на кожу скатывались, обжигали люто, потом рука месяц болела. Федор и не заметил даже.

Это ей больно было, не ему, но тогда она даже рада была этой боли. Душа сильнее болит, телесная боль ей помогала с ума не сойти, а может, и не помогала толком…

Сейчас у Устиньи тоже душа за сестру болела, и не было ни свечи, чтобы обжечь, ни клинка, чтобы ранить, ничего ее не отвлекало от переживаний, и оттого вдвойне тошно было, сами слезы текли, от злости и бессилия.

Стоит Аксинья, выпрямилась гордо, дурочка маленькая, голову вскинула, радуется. На голове венец тяжелый, в ушах серьги чуть не с ладонь размером, на шее ожерелья драгоценные, покров есть, да тонкий он, видно все… на каждом пальце кольца, иногда и по два на палец, на запястьях зарукавья драгоценные… Уляпалась сестрица золотом, оделась в шелка, считает, что это ее царицей сделает. И не понимает, что высосут ее паучихи лютые, что только шкурка от нее останется. Драгоценности – суета все это… когда ты в стае волчьей окажешься, ты волкам поди покажи зарукавья свои, может, не съедят? Съедят, только побрякушки сплюнут.

А Федор вперед смотрит хмуро…

Не любит он невесту, то всем видно. Перед входом в храм чуть носом не полетел, споткнулся, как Устинью увидел. Устя сегодня и прихорашиваться не стала бы, ни к чему ей такое, да отец с матерью настояли. И не объяснишь им, что не радоваться надобно – в голос выть от беды лютой. Схватить бы сейчас Аську в охапку, да и бежать хоть куда… Нельзя!

Тут и платье, жемчугом шитое, не утешит, да и будь оно хоть все самоцветами расшито – разве в них счастье?

В храме народу набилось много, а у Устиньи по спине мороз бежит, жуть волной черной накатывает, дрожать заставляет, и непонятно отчего. Хорошо, что стоит рядом Агафья и за руку правнучку держит, и от сухих старческих пальцев тепло становится.

А может, и еще от чего. Рубашку Устинья не зря под платье надела, вся она теплая, даже сейчас, – зима, и в храме холодно, а Устя тепло это чувствует.

Борис тоже рядом. Не совсем близко, стоит он шагах в десяти от Устиньи, и вид у него самый богобоязненный. А Устинья-то другое знает, и когда смотрит на нее любимый мужчина, она это всем телом чувствует, словно волна меда на нее проливается. Любимый, единственный, может, и есть на земле другие мужчины, да не для Устиньи они, и она не для них на свет появилась, только Бориса она одного всю жизнь и видит.

Завтра они тоже в храме стоять будут.

Завтра уже…

У них, конечно, так-то не будет. Ни выкупа невесты, ни дружек… ох-х-х! Оно и к лучшему, поди! Вот стоит Михайла Ижорский! Стоит, глазами сияет так, ровно его не на свадьбу пригласили, а поместье подарили! Тоже на Устю поглядывает победительно, мол, с царевичем свадьба расстроилась, а от меня-то ты никуда и не денешься… Посмотрим!

Устя отвлечься от взглядов гадких постаралась, народ, в храме присутствующий, сама разглядывала. Не абы кого пригласили сюда, а только самых-самых, знатных да близких, бояр с семьями… Дух такой стоит – хоть ты топор вешай.

Царица вот стоит, с присными своими. Раенские рядом с ней, Пронские. Вот Степанида стоит, рядом с ней мужчина, на матушку весьма похожий, разве что у той подбородок каменный, твердый, а этот линией рта не вышел, хорошо хоть борода окладистая помогает. С ним рядом боярыня Пронская, супруга его, стоит… а что это у нее на летнике?

Алое такое?

И перехватило у Устиньи дыхание, и ноги не подкосились чудом, потому что эту рукоять узнала бы она из тысячи, из сотни тысяч… алый просверк…

Только вот не в груди у Бориса он сейчас, а на груди летник стягивает, у красивой рыжей женщины. И вовсе не клинок это, а брошь? Или…

Слышала Устя о таком-то!

В странах чужеземных такие клинки делают, с механизмом потаенным, кнопку нажмешь, и лезвие выдвигается. А до той поры и не понять, что это оружие.

Или ошиблась она?!

Чудом Устя опамятовалась, вцепились ей в локоть жесткие пальцы прабабушки, и девушка головой затрясла, в реальность вернулась.

– Устя?

– Потом расскажу, бабушка.

– …и что Бог соединил, человек да не разлучит…[96]

Устя тем временем припомнить хоть что-то пыталась.

Пронская… да как же звали-то ее? Даже и в памяти нет, не бывала она почти в палатах царских! А почему? Свекровь ее отсюда и не вылезает, почитай, а невестка и не заглянет? А ведь красивая она, невестка, не слишком высокая, но статная такая, формы у нее шикарные, все при всем, волосы под кикой спрятаны, под платком, но брови рыжеватые и кожа такая, молочно-белая, с россыпью веснушек на задорном носике, похоже, рыжая она? Не как сама Устинья, та все ж каштановая, а это яркая рыжина. Вот и пара волосин на виске выбилась, такая рыжая медь, и глаза зеленые.

Зелень темная, непроглядная… и собой боярыня хороша, и не скажешь, что уж за тридцать лет ей, выглядит она, ровно девчонка какая. И кого-то напоминает Устинье, но кого?!

Не понять…

А надо, надо вспомнить, кажется Устинье, что в этом и есть ответ на вопросы многие. Но… нет, не держится в памяти. На секунду что-то померещилось, тут боярыня головой качнула, свет иначе на лицо упал – мысль и ушла. Ничего, Устинья Добряну попросит, сегодня же весточку передаст через бабушку, пусть, что могут, разузнают!

Век она этот алый блеск не забудет.

Витая рукоять, украшение, не оружие… потому и не признал ее никто, бабам-то не показывали, а мужчины такого оружия и не видели, конечно! Бабы на оружие не смотрят, а мужики на бабские украшения, чего им там разглядывать? Было б что удивительное, вроде диадемы с громадными камнями или