Старые недобрые времена 2 - Василий Сергеевич Панфилов

Пища, тщательно пережёвываемая, падала в желудок, царапая пищевод, и ложилась там, по ощущениям Ежи, цементными глыбами. Вкус… был, но странный, всё то слишком кислое, то отдаёт желчью.

А мамам Шерин, сука старая… На кой чёрт ей это понадобилось, гадать можно бесконечно — может, на старости лет остатки здравого смысла, прихватив под руку память, неспешно ушли прочь, по дороге из жёлтого кирпича, а может…

Вариантов, на самом деле, много, но главное — за ужином она, не скрывая рептильих эмоций, старательно стравливала гостей. Давыдов несколько раз дёргался было, бросая столовые приборы и бормоча что-то нелестное, но товарищ одёргивал его вовремя.

Прочие постояльцы, судя по всему, ситуацию восприняли как этакий спектакль, разыгрываемый к их вящему удовольствию мадам режиссёром. Понимать это было мерзко, да так, что и сама мадам, и падальщики-пансионеры, в его глазах изрядно расчеловечились, став этакими тварями, натянувшими свежесодранные человечьи кожи на склизские, чешуйчатые рептильи морды.

' — Как это всё нелепо, — несколько отстранённо подумал он, запивая еду крохотным глотком совершенно безвкусного вина, — всё идёт не то чтобы к скандалу, а пожалуй, что и к дуэли! Неужели это всегда так?'

Память услужливо подкинула нечастые, но бывшие в Петербурге на слуху дуэли, и, чуть покривившись, он признал, что этот, пожалуй, выйдет ещё не самым дурацким! Если по меркам Петербурга, разумеется.

Как с дуэлями обстоят дела здесь, во Франции, он не знает толком…

… и собственно, только поэтому сдерживается. Поэтому, да, пожалуй, потому, что не знает, кому он больше хочет заехать по физиономии массивным бронзовым подсвечником, стоящим на столе — хаму Давыдову или старой суке мадам Шерин?

Страха как такового нет, а вернее, нет страха перед русскими дворянами, сталью или свинцом… но есть не то чтобы страх, но опаска — перед французским правосудием.

— … если бы ваш батюшка был дворянином, — шипит Давыдов, — я бы…

— О… — язык у попаданца опережает мозги, — батюшка у меня из дворян, не сомневайтесь! А ваш?

Давыдов так резко и так сильно подался вперёд, что стол проскрежетал по полу, а посуда частично слетела со стола. Мятая салфетка полетела в лицо Ежи…

— Дуэль! — каркнул Давыдов, выплёвывая слова и эмоции, — Насмерть!

[i] Генгет — Развлекательное заведение на открытом воздухе, где подают еду и напитки, часто с музыкой и танцами.

[ii] Османизация Парижа — градостроительные работы под руководством барона Османа (Хаусмана) при Наполеоне Третьем.

[iii] Брасери — Заведение, предлагающее более плотное питание, чем кафе, но с менее изысканным меню, чем ресторан. Часто работают целый день и подают блюда традиционной французской кухни.

[iv] История Жиля Бласа из Сантильяны — плутовской роман, написанный Аленом Рене Лесажем с 1715 по 1735 г. Считается последним шедевром плутовского жанра.

[v] А. С. Пушкин. «Клеветникам России». Одно из тех произведений, которое ему не могут простить поляки, да и не только они, и зная его контекст, понять их можно. Помимо всего прочего, стихотворение было написано Пушкиным в Царском Селе накануне или во время осады Варшавы (Ноябрьское восстание 1830 — 1831 гг.). Внешним поводом к написанию стихотворения явилось выступление некоторых депутатов во французской палате с призывом вооруженного вмешательства на стороне поляков в военные действия между русскими и польскими войсками.

Глава 3

Двадцать четыре часа

Отвернув чуть в сторону лицо, и едва заметно прикрыв усталые глаза тяжёлыми, набрякшими веками, Валевский слушал конфидента, едва заметно покачивая начищенным до нестерпимого блеска носком ботинка. Человек, скверно знакомый с министром иностранных дел Французской Империи, посчитал бы это за равнодушие, и жестоко ошибся! В те моменты, когда полное лицо непризнанного бастарда Наполеона принимает сонное, равнодушное выражение, в его голове происходят самые активные процессы.

Опытный чиновник и дипломат, не понаслышке знающий о нравах Русского Двора, он как никто постиг науку лицемерия, и отыграть, притом отменно, без единой нотки фальши, может любую роль. Если он посчитал нужным не тратить ресурсы мозга на то, чтобы удерживать на лице хотя бы привычную, ничего не значащую приятную улыбку, значит, информация, которую он слушает, крайне важна.

Сидящий напротив неприметный, весь какой-то усреднённый чиновник, невеликий чин которого не отражает его реального влияния в МИДе Франции, спокойно и методично, несколько сухо, но очень наглядно рассказывает о положении дел в русском стане. Речь у него поставленная, грамотная, с отменно выверенными лаконичными формулировками, выдающая не только немалый интеллект и эрудицию, но и привычку к чтению лекций, и как бы не к университетской кафедре.

Закончив говорить, он, не вставая с кресла, поклонился едва заметно, и замолчал. На какое-то время в просторном кабинете воцарилась тишина, которую с полным на то правом можно назвать оглушительной.

Звуки, доносящиеся с улицы, эту тишину не нарушают, а существуют как бы отдельно, в некоем параллельном мире. Не нарушает её и бестолковая весенняя муха, с жужжанием бьющаяся в стекло распахнутого настежь окна. Глядя на эту муху, можно было бы сочинить неплохие аллегории и провести параллели между насекомым, бьющимся о стекло в распахнутом окне, и людьми, но иногда муха, это просто муха.

Валевский, переменив позу и закинув ногу на ногу, усмехнулся саркастически, пробормотав себе под нос несколько слов на польском. Сказано это было, впрочем, достаточно тихо и явно не предназначалось для чужих ушей, так что чиновник если и расслышал что-то, не подал никакого вида.

— Интриги Русского Двора настолько далеки от понимания патриотизма, настолько мелочны и не отвечают интересам Государства, что нам, французам, да и, пожалуй, всей Европе, следует всеми силами поддерживать в России этот чудовищный в своей феодальной архаичности механизм, — негромко, но очень веско сказал министр.

— Нессельроде, — продолжил он, едва заметно сморщив нос при упоминании этого имени, — преследующий чьи угодно, но только не русские интересы, ревнивый к чужой славе и чужому влиянию, даже если это его собственный подчинённый. Спешка, с которой канцлер отстранил от переговоров Горчакова, и его готовность поступиться интересами России ради собственных интриг, не поражающих воображение своей масштабностью, заставляет удивляться всеядности русских императоров, готовых довольствоваться третьесортными подчинёнными, лишь бы только никто не превосходил их умом и талантом.

Конфидент едва заметно склонил голову, соглашаясь с патроном. Если не вдаваться в частности, не приглядываться к деталям, а рассматривать эпическое полотно России целиком — так, чтобы полностью охватить его взглядом, то именно таким образом и обстоят