Крестьянский король - Никифор Гойда

После совета я вышел к компостной площадке и уловил новый запах. Не дым, не сырая прель, а тёплая, сладковатая косточка. Присел, сунул руку на глубину ладони. Тянет живым ровным теплом. Я тихо постучал пальцами по краю, как по горшку, который внутри шевелится. Дарья вышла, присела рядом. Мы сдвинули лопатой край, кинули горсть свежесрезанной травы, присыпали землёй. Она вытерла ладони о фартук и улыбнулась: пахнет как тёплый хлеб. Я кивнул. Значит, главное получилось. Мы перестали впихивать в почву мусор и начали кормить её тем, что пахнет правильно. На этом можно строить дальнейшие разговоры.

В следующие дни я чаще молчал и показывал. На полосе добавили ещё пару поясков и пришили их лозой. У каждой грядки нашлись свои двое, кто приглядывает. Мальчишка взял на себя настилы. Он их переносил туда, где сегодня больше ходят, и строгим видом пресекал попытки «срезать». Однажды под навесом он остановился, смутился и сказал: «Меня Лёнька зовут». Я повторил: «Лёнька, завхоз настилов», и он расправил плечи. Мы без слов договорились, что каждые два дня я показываю Матвею тонкую полоску в блокноте: «компост дышит», «дождь не смыл», «редис пошёл в плечо», «край оставляем под семя». Он смотрел, кивал, задавал один-два вопроса и делал остальное сам. Это его двор.

Язык тоже успокоился. В голове он перестал делиться на «их» и «мой». Фразы остались короткими, но теперь в них помещалось по два-три смысла. Я стал понимать сухие деревенские шутки. Они стали понимать мои сравнения: компост — это чугунок на малом огне, землю после зноя надо поить и дать ей отдохнуть, как ребёнку после болезни. Планшет и панель перестали быть чудом. На них смотрели, как на новый хороший нож: вещь нужная.

Под самый конец недели Роман махнул мне на край полосы. Там, где раньше вода выламывала «морду», пояски держали, а за ними земля была темнее, напоенная, а не промытая. Роман ткнул пальцем дальше, где низины было больше, чем нужно: тут бы ещё один поясок и маленькую ямку. Весной будет стоять вода, а мы оттуда — ведром на межи. Не на дорогу, на межи. Туда, где уходит. Я порадовался, что это сказал он, не я. Когда мысль становится «его», это лучше всякой инструкции. Мы отметили место, пошли за лозой. Дарья посмотрела на нас и сказала: «Двух хватит». Хватило.

В ту ночь я долго не спал от тишины. Слушал, как где-то перекатывают бочку, и думал о работе, после которой слова растут сами. Осенью, возможно, мы не узнаем эти полосы. Не потому, что они золотые, а потому, что лёгкие. Нога не будет вязнуть у каждой межи, вода станет останавливаться и уходить вниз тенью, а не камнем. В сани мы положим не «что Бог даст», а «что сделали сами». Тогда можно будет говорить о большем: о зерне с длинной жизнью, о бобовых как честной еде для земли, о том, как оставлять под семя не «самое лучшее», а «самое нужное», чтобы не съесть всё, а приумножить.

Планы планами, а жизнь шла как прежде. Утром бочка, днём полосы, вечером посиделки. На третьем обороте редиса я оставил по краю четыре растения полностью под семя. Дарья посмотрела косо, будто спросила: зачем не срезал. Я показал на плотный лист, который уже «в плечо», и на стрелку, что только собиралась. Осенью будут семена. Она кивнула. Лёнька у своего порога поставил ещё одну палочку на невидимой «счётной доске»: «Дмир оставил четыре — значит, я не буду рвать». На следующий день я увидел, как он, заметив чужие, уже «свои» стрелки, трогает их осторожно, как живых.

Под вечер снова сидели под навесом. Старик с мягкими руками и острым взглядом будто в воздух сказал: земля не любит, когда к ней приходят с пустыми руками и уходят с пустой головой. Сегодня не пусто. Он едва заметно улыбнулся. Роман глухо хмыкнул, согласился. Дарья приложила ладонь к груди, молча сказала «да». Лёнька, которому пора было спать, укатился к своему порогу. А я почувствовал то, ради чего стоило столько дней говорить коротко и дышать ровно. Здесь, у этих десяти домов, завелась простая и ясная мысль: можно сделать лучше. И эта мысль уже не моя, а наша. Завтра мы снова пойдём узкой тропой к полосе, где поясок удержит воду, а маленькая ямка соберёт то, что в прошлом году ушло в овраг. Когда придёт осень, мы не будем ждать. Посмотрим на мешочки с семенами и скажем: эти — на повтор, эти — в обмен, эти — в землю, когда она попросит.

Я задул маленькую лампу, лёг и думал о мире, который похож на мой и непохож сразу. Земля понимает один язык, язык уважения. Если держать его, как держат тёплый хлеб, не жёстко, а уверенно, то здесь, в этой глухой вольной деревне из десяти домов, появится то, ради чего люди держатся за двери, крыши и бочки: маленькое спокойствие и длинный хлеб. Сейчас этого мне достаточно.

Глава 6

Утро пришло мягкое. Над межами висел тонкий туман, доски настила блестели после ночной влаги. Я вышел к бочке, подождал, пока вода успокоится, и поймал себя на том, что знаю этот двор уже на ощупь. Где висит запасная верёвка, где под навесом прячется короткая мётёлка, в каком месте ведро чаще всего остаётся кверху дном. Мир становится своим, когда перестаёшь искать глазами мелочи.

Матвей выглянул из тени и кивнул коротко. Этого хватило за приветствие. Лёнька примчался следом, остановился на полшага и, не поднимая голоса, отрапортовал о своём хозяйстве. Две доски перенёс к дальним участкам. На бочку на ночь положил крышку, чтобы не падал мусор. Собаку отогнал от мокрой земли у компоста. Я похвалил одним словом. Он расправил плечи, будто получил настоящий нож, а не моё короткое да.

Мы двинулись вдоль участков. Редис ещё держал плотный лист. Уже не праздник, а рабочая зелень. По краю стояли четыре оставленных мной растения. Они тянули стрелки и делали тише тишины свою работу. Дарья присела, тронула грунт у основания и посмотрела вопросом. Не пора ли притянуть к стеблю ещё щепоть тёплой земли, чтобы корень держался крепче. Пора. Мы обеими ладонями подтянули к краям рыхлую крошку, закрыли светлую полоску у основания, и стрелки тут же выглядели увереннее.

К полудню воздух стал