Катали мы ваше солнце - Евгений Юрьевич Лукин

Ленка, – гад. Гад несомненный, ярко выраженный. Ну нельзя же так людей морочить! Вот сидит себе, опершись на палочку, безобиднейший пенсионер и ведать не ведает, какие вокруг него слухи бурлят…

Выбросил пластиковый стакан в картонный ящик и двинулся к скамье. Разумеется, я ни на секунду не верил в ту полосатую дурь, что наплёл наш блистательный Петенька, – просто выговориться захотелось. Нарвало. Наболело. А Ростислав Игнатьич, судя по прошлой нашей беседе, слушать любил и умел.

– Здравствуйте, Глеб! – приветствовал он меня, сопроводив слова приятной улыбкой.

Гляди-ка, запомнил! Старенький-старенький, а с памятью всё в порядке.

– Здравствуйте, Ростислав Игнатьич…

– А что же вы одни? Где Пётр?

– Обедать пошёл…

– А вы, я вижу, хотите что-то рассказать?

– Да.

Я присел рядом, собрался с мыслями. Над газонами клубилась влага, невдалеке бурлил фонтан.

– Слушаю вас…

– Что ж это с областью творится, а, Ростислав Игнатьич? – с болью в голосе начал я. – Вот смотрите… Работаю я редактором в издательстве. Урезали бюджет – ладно! Потом вовсе графу из бюджета вычеркнули… То есть взяли и перестали финансировать книгоиздание. Вообще! Работать работаем, а книги не выходят…

– Да, да… – сочувственно кивал Ростислав Игнатьич. – Понимаю вас, Глеб, очень хорошо понимаю…

– Губят культуру на корню, – продолжал я уже навзрыд. – Ну невозможно же так жить, согласитесь… Ведь это что же происходит? Были самым читающим народом, а стали… Только деньги всех и колышут! Бабло. Одно бабло. Ничего, кроме бабла…

– Так, так… – пригорюнившись, кивал он.

– Живёшь трясёшься – как бы не сократили… Третий месяц зарплаты не видим! Жена вон на развод подать грозится…

– И кто же во всём этом виноват? – с тревогой спросил он.

– Губернатор, – угрюмо и решительно сказал я. – Как его только назначили, всё кувырком и пошло…

* * *

Ну и зачем я это сказал? Вы не поверите, но уже через две недели губера нашего перевели в Москву. А тот, что пришёл на его место, первым делом ликвидировал наше «Издательство».

Август-сентябрь 2016, Волгоград

Погружение в бездны разума

Предполагается, что человек, который вообще не имеет наклонности к мышлению, не может мыслить худо.

М. Е. Салтыков-Щедрин

Мирона Притырина я помню ещё долговязым застенчивым студентиком. Теперь это крупный бизнесмен – килограммов этак на полтораста. Ноги при ходьбе он разбрасывает в стороны, а руки держит несколько врастопыр, поскольку не может прижать их к туловищу. Осанка – величественная. Да и как иначе, с его-то нынешней корпуленцией!

Все эти детали облика выявились при личной встрече, предварённой внезапным телефонным звонком. Первым за десять лет.

– Ты мне нужен, – прямо сказал Мирон – так, словно мы с ним расстались вчера.

– Вернее, нужен мне не ты, – уточнил он, когда я, несколько, признаться, оторопелый, прибыл в его просторный офис. – С Ефимом Голокостом – дружишь?

– Н-ну… в общем… Да. Дружу…

– Тогда поехали.

– Куда?

– К нему.

И поехали мы к Голокосту.

Раньше он так по-хозяйски людьми не распоряжался. Почему я не обиделся и не послал его подальше? Ну, во-первых, давненько не видались, во-вторых, разобрало любопытство: зачем это владельцу торговой фирмы понадобился вдруг народный умелец?

При всей своей гениальности Ефим Григорьевич Голокост не то чтобы трусоват – нет, скорее он склонен к уважительному трепету перед хозяевами жизни. Вполне естественно, что Притырин поразил его своими размерами, статью и бесцеремонностью.

– Мысли читать?.. – осведомился Мирон.

К тому моменту, когда мы с ним ступили в квартиру Голокоста, я почти уже привык к новой манере речи моего бывшего сокурсника. Бизнесмен Притырин произносил лишь ключевые слова, а фразу в целом собеседник должен был достроить сам.

Задрав вдохновенно всклокоченную бороду, хозяин с восторгом уставился на огромного гостя:

– В каком смысле?

– В прямом.

Изобретатель-самородок уложил голову ухом на плечо и озадаченно поскрёб макушку.

– В прямом – нет, – с сожалением сообщил он, возвращая мыслительный орган в исходное положение. – Чтение подразумевает буквы… алфавит… Мы же, согласитесь, мыслим не в письменном виде…

На секунду Мирон запнулся. Но лишь на секунду.

– Ладно, – допустил он. – Читать нельзя. Слышать?

– Слышать можно.

– Прослушку установить?

– Почему нет?

– Сколько?

– Что сколько?

На крупном лице бизнесмена обозначилось недовольство. Не сумев достроить простейшую фразу, Ефим сильно упал в его глазах.

– Э-э… – вынужден был вмешаться я. – Речь, видимо, идёт о финансировании изобретения… машинки для прослушивания мыслей…

– А! – сообразил Голокост. – Нисколько. Я её в прошлом году сделал…

На сей раз Мирон даже уст разъять не соизволил. Просто посмотрел на Ефима, чем привёл того в ещё большее затруднение.

– Н-ну… – прикинул гений-надомник, ощупывая кончиками пальцев нечто незримое.

Чёрт его знает, что у него там нащупалось, но назвал он какую-то совершенно смешную сумму.

Безденежье – постоянная беда Голокоста. Патентовать его изобретения, как правило, отказываются, но идеи крадут охотно.

Притырин поморщился и, достав гаджет, велел кому-то перевести на счёт Ефима раза в четыре больше, чем тот запросил.

– Мирон!.. – опять не выдержал я. – Ну ты хоть объяснил бы, что затеваешь…

Мирон безмолвствовал. Я уже решил, что ответа не дождаться, когда прозвучало глуховато:

– Негрелый.

С Тохой Негрелым, пока его не отчислили, мы тоже учились когда-то на одном курсе.

– Та-ак… И что с ним?

– Начальник отдела.

– У тебя?

Утвердительное молчание.

– Подозреваешь измену фирме?

Лёгкая задумчивость на челе.

– Ну так и проверил бы его на детекторе лжи! На этом… как его… на полиграфе…

– Проверял.

– И что?

– Ничего.

Ну надо же! А ведь когда-то лучшими друзьями считались… Как хорошо, что я не бизнесмен!

Ефим тем временем открыл кладовку и, порывшись, извлёк оттуда противопожарный индикатор дыма с обрывком провода.

– Что это? – перевёл я движение левой брови Мирона.

Собственно, мог бы и не переводить – мог бы и сам ответить. Страсть Голокоста втискивать потрясающие свои устройства в наименее подходящие для этого оболочки (очечник, банка из-под пива, лампочка накаливания) была мне более чем хорошо известна.

– Расстояние? – потребовал Мирон Притырин.

– До чего?

– До объекта, – разъяснил я. – В метрах.

– Два… два с четвертью… – отозвался Ефим. – Не больше…

Мирон прикинул.

– Достаточно, – решил он. – Потолки у нас в офисе – два с половиной.

Судя по всему, Антон Андронович Негрелый, благополучно пройдя проверку на детекторе лжи, напрочь утратил бдительность, стал беспечен и даже предположить не мог, какую новую каверзу ему готовят. В отличие от Мирона Тоха почти не изменился: заматерел, обрёл солидность, но как был колобком, так колобком и остался. Меня он не узнал. Даже когда нас заново представили друг другу, наморщил лоб, промычал с сомнением: «Да, помню…