Катали мы ваше солнце - Евгений Юрьевич Лукин

Вещий Олег оглянулся. На холмах толпились изрядно озябшие киевляне. Там уже всё было готово к погребению и великому плачу.

– Пишут – сами не знают чего… – проворчал он. – Ладно! Босиком наступлю. Пусть сами как хотят, так потом и толкуют…

Сел на услужливо подставленный ременчатый стул и, сняв с правой ноги сапог, с досадой принялся разматывать портянку.

2. Жизнь за царя

– Позволь-позволь!.. – опомнясь от изумления, Иван Сусанин грозно сдвинул брови. – Богдан! Ты кого мне привёл?

Зять Сусанина Богдан Собинин беспомощно развёл руки:

– Душегубцев, батюшка… как велено было… Да ты не изволь сомневаться – согласные они…

– Так это ж наши!

Приведённые, покашливая в ладошку, переминались у порога. Ничего польского в их смущённых рылах даже и не сквозило. Был, правда, среди них один литвин, да и тот какой-то неярко выраженный.

– Понятно, что наши, – жалобно сказал Богдан. – Где ж я тебе в Костромском уезде поляков-то сыщу? Они сейчас в Волоке стоят, а путь туда, сам знаешь, неблизкий…

Тесть грянул в сердцах кулаком по столу.

– Учишь тебя, учишь! – пробурлил он. – Ничего нельзя поручить…

– Ты, мил человек, не беспокойся, – робко заверил один из приведённых. – Замучим в лучшем виде. Не хуже ляхов…

Остальные приосанились, переглянулись, кое-кто даже хмыкнул надменно: подумаешь-де, ляхи…

– Да кто нас там будет разглядывать! – вскричал похожий на литвина. – Поляки мы, не поляки… Рожи разбойничьи – и ладно!

Вознегодовал Иван.

– Умный тя поп крестил! – уязвил он бойкого душегубца. – Жаль не утопил… Да разве ж в рожах дело! Это что ж я, получается, царя-батюшку от своих спасать буду?

– Да почему ж от своих? – обиделся тот. – А вдруг мы королевичу Владиславу присягали? Мало, что ль, у нас таких! Ивашка вон Болотников – тот и вовсе Тушинскому вору присягал…

Насупился Сусанин, поразмыслил.

– А и вправду! – молвил он наконец, малость охолонув. – Писано: «приходили польские и литовские люди». Может, и не поляки то были, а прихвостни их… Тут ещё как прочесть… Тогда так. Мотайте на ус, чтобы потом промашки не вышло… Идёте сейчас за село – там встречаете меня. А встретивши, принимаетесь пытать, где царь…

– А он где сейчас? – полюбопытствовал кто-то раньше времени.

– Да кто ж его знает! В грамоте сказано – на Костроме.

– В которой грамоте?

– Ну, в той, которой он Богдашку через семь лет пожалует… По совету и прошению матери своей инокини Марфы…

– И никаких других грамот не сохранится?

– Нет. Только эта…

Вовсе озадачились.

– Даже если выпытаем… – растерянно начал один.

– Не выпытаете, – успокоил Сусанин.

– Нет, ну… Кострома-то! Сам помысли! Нешто с нашей ватагой Кострому приступом брать?

– Так ить… – поспешил вмешаться зять Богдашка. – Может, в грамоте-то разумелось – не в самой Костроме. Где-либо под Костромой. Да вот хотя бы в нашем селе, в Домнине… Опять же вотчина их… Шестовых… Романовых…

– А что ж… – подумавши, рёк Сусанин. – Дело говоришь, Богдан… – И взглянул сурово на приведённых. – Како мыслете?

– Како-како… – недовольно бросил тот, что спрашивал про царя. – Да никако! Нелепо выходит…

– Почему нелепо?

– Сам смотри! Ежели их царское величество Михал Фёдорыч на селе, так об этом, почитай, всё село знает… Вот, скажем, замучили мы тебя, ничего не выпытали. И что ж, после этого прочь пойдём? Да это курам на смех! Ты уж мне поверь, мил человек, я в этом толк смыслю – не первый, чай, год разбоем промышляю. Одного запытали – другого начнём пытать. Один не скажет – другой обмолвится. Вот ежели бы, кроме тебя, и спросить было некого…

Нахмурили лбы, призадумались сокрушённо.

– А ну как… – запинаясь, дерзнул подобный литвину, – встретили мы тебя… ну, скажем, возле Деревенек… и велели привести в Домнино, где Михал Фёдорыч… А ты притворно согласился и в такую нас дебрь завёл, откуда и не выбраться… И ни души вокруг… Тут-то мы тебя лютой смерти и предадим!

Замерли, переглянулись.

– Точно! – подхватил бывалый разбойничек. – Только уж не в дебрь, а прямиком в болото. Все там увязнем – и концы в воду!

– Погодь! – оторопело приказал Сусанин. – А люди что потом скажут? Скажут ведь: сам заблудился, старый хрыч…

Вновь закручинились. Скажут, ох скажут… У нас ведь народ такой – без охальных баек не живёт.

Но ведь другого-то ничего и не придумаешь!

– Эх!.. – крякнул Иван, встал, подпоясался, шапку нахлобучил. – Стало быть, такая уж у меня судьба… Ну что, други? Пошли царя спасать.

– Батюшка! – спохватился тут зять Богдашка. – Да ежели тебя убьют, а сами утопнут, откуда ж я обо всём об этом узнаю-то?

Но будущие душегубцы пёрли уже ватагой в сени. Последним шёл тесть. На пороге обернулся.

– А голова на что? – сурово напомнил он. – Ну, скажешь, послал-де я тебя тайком в Домнино – царя предупредить… чтоб поглубже спрятался… А чего не докумекаешь – то историки домыслят.

– Так а что ж мне через семь лет матушке государыне в челобитной писать?..

– Пожалостнее что-нибудь… Ты, главное, не суетись. Всё равно челобитная твоя потом потеряется… – Тень обречённости легла на чело будущего мученика – вздохнул, опечалился. – Эх, зятёк… Давай попрощаемся, что ли…

Умирать никому не хотелось. Но не лишать же грядущую Россию баллады Рылеева и оперы Глинки!

3. Белая гвардия

В погребе было темно и сыро. Ныли старые раны, но красный комиссар товарищ Сервис этого не замечал, поскольку новые ныли куда сильнее.

Третий день допрашивал его штабс-капитан Благолепов, рафинированный садист, сволочь золотопогонная, ещё и с моноклем. Всего истерзал, зверюга. А сегодня, надо полагать, поведут на расстрел. Что ж, пусть ведут! Пусть посмотрят, как умирают коммунисты. За идею. За правое дело. Товарищ Сервис в своё время ссылку прошёл, тюрьму, каторгу… Уж он-то сумеет выкрикнуть напоследок в белые от бессильной ненависти эксплуататорские зенки: «Да здравствует мировая революция!»

Со скрипом и стуком откинулась тяжёлая крышка погреба. Болезненно прищурившись, узник взглянул вверх, на квадрат тусклого света, показавшегося в кромешной тьме нестерпимо ярким. Обозначились в нём две головы в плоских белогвардейских фуражках.

– Вылазь, краснопузый…

Покряхтывая от боли в сломанных на допросе рёбрах, товарищ Сервис кое-как вскарабкался по приставной лесенке и, подталкиваемый прикладами, проковылял в горницу с липкими от пролетарской крови полами. Нарочно, видать, не моют. Чтоб страшнее было.

Странно, однако бледное измождённое лицо штабс-капитана Благолепова показалось ему на сей раз несколько смущённым.

– Соблаговолите сесть, товарищ комиссар…

– Гусь свинье не товарищ, – буркнул тот и сел на табурет, хотя после такого ответа можно было бы