Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

– Поэта приведу когда пожелаете. – Несмотря на уверенный тон, Седзен нервно поглаживал перстни на пальцах.

– Завтра же и приведите. Ламара-тя, пусть ваш человек, когда узнает что-то ценное, сразу же с нами свяжется.

– Как скажете, – отозвался Ламара.

Ота жестом изобразил благодарность и встал из-за стола:

– Ну что ж, если обсуждать больше нечего, я иду спать. Когда еще представится возможность. И тем, кто не занят приготовлениями к отъезду, советую последовать моему примеру.

Все выразили согласие, и на этом обсуждение закончилось.

Когда чуть позже Ота в своей комнате вытянулся на кровати и прикрыл локтем глаза от солнечного света, ему казалось, что он скорее летать научится, чем уснет. Но он ошибался. Сон пришел легко, и он даже не услышал, как скрипнули кожаные дверные петли.

И разбудил его только голос Киян:

– «Если ошибка – то моя!» Вот это стиль настоящего лидера.

Ота потянулся. Ребра еще побаливали, но, что хуже, бока будто онемели.

– Думаешь, это было слишком жестко?

Киян откинула полог и, сев рядом с Отой, взяла его за руку.

– Если Синдзя-тя такой чувствительный, то он занимается не своим делом, – сказала она. – Может, он и не согласен с твоим решением, но, если бы ты из-за его слов пошел на попятную, он бы стал вполовину меньше тебя уважать. Ты отлично справился, дорогой. И думаю, ты очень порадовал Амиита.

– Это как понимать?

– Ты стал хаем Мати. Да, знаю, дело еще не сделано, но в той комнате ты говорил не как младший посыльный Дома Сиянти или рыбак с Восточных островов. Ты говорил как хай Мати.

Ота вздохнул и, поднеся ее руку к губам, поцеловал запястье.

– Пожалуй, ты права, – сказал он. – Но знаешь, я об этом никогда не мечтал. Мне для счастья вполне хватило бы твоего постоялого двора.

– Уверена, боги примут это к рассмотрению, – сказала Киян. – Они ведь так добры и всегда стараются подарить нам жизнь, о которой мы мечтаем.

Ота усмехнулся и потянул ее к себе. Она легла рядом, и он стал с нежностью поглаживать ее живот, в котором зародилась новая крошечная жизнь.

Киян удивленно приподняла брови и склонила голову набок:

– Ты какой-то грустный. В чем дело, Итани?

– Нет, любимая, – ответил Ота. – Я не грущу. Мне страшно.

– Страшно возвращаться в город?

– Страшно, что нас раскроют, – ответил он и, чуть помолчав, добавил: – А еще меня страшит предстоящий разговор с Маати.

12

Семай сидел на подушке, у него болела спина, мысли в голове путались. Рядом застыл в неподвижности Размягченный Камень. На возведенном у дальней, главной стены храма помосте, где ее могли видеть все присутствующие, восседала, опустив глаза, Идаан, в ярко-розовых и голубых одеждах невесты.

Семаю казалось, что их разделяет не только расстояние между стенами храма, а целый год пути.

Для такого события народу здесь было ничтожно мало – женщины и вторые сыновья из благородных семейств. Где-то в городе уже собрался Совет, и, разумеется, все его участники в храм не явились. Если бы можно было выбирать, те, кто в храме, предпочли бы глазеть на то, как выступают и спорят мужчины, решающие важные для жителей политические вопросы, а не на то, как осиротевшая девица с прекрасной родословной сочетается браком с сыном главы не самого влиятельного семейства.

Юный поэт не отрываясь смотрел на Идаан, мечтая о том, чтобы подведенные черной тушью глаза обратились к нему, а накрашенные ярко-алые губы изогнулись в улыбке.

Зазвенели кимвалы, и появились распевающие ритуальные песнопения жрецы в золотых и серебристых мантиях с вышитыми черными нитями символами хаоса и порядка. От постепенно набирающих силу голосов, казалось, даже стены храма начали звенеть.

Семай вцепился в подушку; он не мог на это смотреть и не мог отвести глаза.

Один жрец, лысый старик с жидкой бороденкой, остановился за спиной Идаан, там, где должен был стоять ее отец или кто-нибудь из братьев.

Верховный жрец занял место в конце помоста, медленно поднял руки с обращенными к храму ладонями, словно хотел заключить всех присутствующих в объятия, и заговорил на языке Старой Империи, которого в храме никто, кроме Семая, не понимал.

– Эйян то нойот баа, дон салаа хай дан умсалаа.

Воля богов неизменна – жена всегда будет служить мужу.

Древний язык – древние мысли. Семай позволил словам ритуала, которые славились не значением своим, а ритмом, накрыть его с головой. Смежив веки, он говорил себе, что не тонет. Сосредоточился на дыхании и смог хотя бы внешне обрести спокойствие. Будто со стороны наблюдал, как в душе корчатся печаль, гнев и ревность.

Потом открыл глаза и увидел, что андат устремил на него пустой, совершенно ничего не выражающий взгляд.

Семай чувствовал, как в глубине сознания движется буря, словно замеряя смятение в его душе, словно пытаясь нащупать его слабые места. Поэт приготовился к тому, что Размягченный Камень усилит давление. Он почти мечтал об этом.

Но андат, видимо, понял, чего ожидает поэт – что битва захватит его целиком, – и как раз поэтому отступил. Давление уменьшилось, Размягченный Камень растянул губы в привычной глупой улыбке, отвернулся и продолжил наблюдать за церемонией.

Теперь Адра не сидел на подушке, а стоял с веревкой, чей конец петлей обвивал его запястье. Жрец задавал ритуальные вопросы, Адра в ответ произносил ритуальные слова. Лицо у него было осунувшееся, спина слишком прямая, а движения чересчур осторожные. Семаю показалось, что он изможден до предела.

Жрец, который стоял за Идаан, говорил от имени ее отсутствующих родственников. Другой конец веревки, завязанный узлом, передали жрецу, а тот вручил его Идаан.

Семай знал, что ритуал продлится еще какое-то время, но как только конец веревки принят, по традиции считается, что союз заключен. Идаан Мати вошла в Дом Ваунеги, и только кончина Адры вернет ее в призрачные объятия умерших родных.

Адра и Идаан стали мужем и женой, и Семай не имеет права на боль, которую ему причиняет сама мысль об этом событии.

Он встал, тихо прошагал к широкой каменной арке и вышел из храма. Если Идаан подняла глаза и проводила его взглядом, то он этого не увидел.

Солнце еще не преодолело половину своего маршрута, свежий ветер с севера уносил дым от кузниц. Высоко в небе летели тонкие ленты облаков, из-за их быстрого движения казалось, будто башни Мати постепенно кренятся.

Семай шел по храмовой территории, Размягченный Камень держался на шаг позади. Людей здесь почти не было