Путь хирурга - Валерий Александрович Гуров

проявилась способность. Таких преследовали, уничтожали и держали как зверей в клетках, используя в качестве груш для битья в местах обучения аристократии.

— И много таких, кто сбился? — спросил я.

— Истинных… тех, кто действительно способны? — сосед задумался и медленно покачал головой. — Лично я еще таких не встречал.

— А ты и эти люди?

Мужик лишь снова покачал головой в ответ.

— Ходили легенды, но я уже давно перестал в них верить… — он тяжело вздохнул.

— Легенды о чем?

— О том, что однажды придет тот, кто создаст новую Школу и объединит там таких, как мы… Бред. Я уже понял, что верить в такие сказки нельзя. Да и откуда взяться Мессии, если аристо ведут перепись? Ты только родился, а они уже знают, есть ли внутри тебя сбой.

— Сколько ты здесь? — спросил я.

Он ненадолго поднял глаза. Потом снова опустил.

— Двадцать пять лет.

— А тот?

Я кивнул в сторону худого, вжавшегося в стену.

— Сорок два.

— И вы все это время… даже не знаете, как друг друга звать?

Сосед не сразу ответил.

— У нас отняли имя еще при рождении, сразу после переписи, — сказал он, наконец. — С ним уходит право на память.

От его слов прошел неприятный холодок по спине. Получалось, что эти несчастные содержатся в бараках с самого рождения?

— Погоди, а как тогда сюда попадают новички? —кажется, я нашел логическую нестыковку в рассказе соседа.

Вопрос его ничуть не смутил. Он провел пальцем по дну тарелки, облизал вонючую жижу и объяснил:

— Мы ведь тоже имеем свои ранги и ступени развития. Правда, в нашем случае все гораздо проще.

Сосед объяснил, что сбившийся в младенческом возрасте забирается из семьи. После его, как в инкубаторе, выращивают до возраста пяти лет — и засовывают в качестве тренажеров для отработки ударов в Школы боевых искусств.

— Все по возрастным группам. Сбившийся подрастает и в десять лет переходит в следующую группу, потом, в пятнадцать… — он внимательно на меня посмотрел. — А ты сам разве не проходил этот Путь?

Я ничего не ответил. Посмотрел на страницы книги в своих руках. Что ж, я узнавал о себе и этом мире всё больше. Похоже, прежний обладатель этого тела, будучи определен, как сбившийся, избежал переписи. Или… у меня мелькнула догадка. Что если я из одной из Школ сбежал? И потому за мной и послали из Полуденного Морока, а Миражевский говорил что-то про закон и их право на меня?

Звучало правдоподобно.

Ну а Мессия… что-то подсказывало, что мой полный тезка претендовал на такую роль. И Путь, который выбрал однажды Мирошин, мог дать шанс тем, кого здесь называют шумом, сбившимися.

Возможно, именно поэтому я оказался здесь. Именно этого ждала от меня сила, не позволившая умереть. Весь этот мир.

Глава 7

— Не против, если буду звать тебя Семен? — спросил я у соседа сверху. — А то как-то непривычно, не знаю, как к тебе обращаться.

Мужик как раз вылизывал пустую чашку. Но, услышав мои слова, вздрогнул от неожиданности.

— А что это значит? — недоверчиво спросил он.

— Семен?

— Ну да…

Я задумался, ведь был период, когда я увлекался значениями, что были вложены в имена, и смыслы некоторых имен хорошо помнил.

— Сеющий. Тот, кто в земле копается, чтобы выросло что-то живое, — я улыбнулся. — Может, хоть ты вырастешь в этой гнили.

Сосед помолчал, явно заколебавшись. Чашку, начисто вылизанную, отставил.

— Такое необычное имя, я так хотел всегда имя! Но ведь… — он запнулся и медленно покачал головой. — Сбившиеся лишены прав на имя.

— Так мы никому не скажем про это, — сказал я. И, не глядя, бросил в темноту, понимая, что меня наверняка слушают и остальные, больно тема была поднята щепетильная. — Да, соседи?

Ответа не последовало, но никто и не протестовал. Я хоть и не видел глаз, но чувствовал что, все смотрят на меня выпученными глазами в полной тишине барака.

Так смотрят маленькие дети, когда звучат «запретные» темы. Вот и тема имен среди сбившихся была запретной. А все, что запретно, обязательно вызывает внутри жгучее любопытство — и страх. Посмотрим, какое чувство перевесит у мужиков. Если так разобраться, то жить без имени много лет… да это чокнуться можно!

И, пожалуй, теперь я отчетливо почувствовал, что холода в тишине грязного барака стало меньше.

Сосед растерянно кивнул, почти незаметно.

— Я… я… согласен, — просиял он.

— Значит, будешь Семен, — хмыкнул я.

— Я тоже хочу имя… — вдруг сказал кто-то из темноты.

— И я, — тотчас откликнулся другой.

Передо мной из темноты проявились настороженные, но заинтересованные лица сбившихся. Сейчас они смотрели на меня с какой-то надеждой.

Я обвел взглядом тех, кто заинтересовался.

— Хорошо, мужики, не вопрос. Но помните, что имя… — я задумался, пытаясь подобрать нужные слова.

Для них это важно, а значит, и я должен выдержать момент и… не продешевить.

— Если берешь имя и носишь, то значит — держишься за смысл, который в него вложен. Уверены, что имена вам нужны и вы готовы взять на себя ответственность?

Помолчали.

Потом подошел первый. Малый, с быстрыми пальцами и глазами, в которых была тоска, как у бездомной собаки.

— Готов я, — сбивчиво прошептал он.

Я смерил его взглядом с головы до пят. Имена следовало давать не просто так — если первое выскочило из меня будто бы само, то теперь я действительно хотел, что в слова был вложен смысл. Чтобы имя отражало характер человека… так что подумать было над чем.

— Трофимом будешь? — наконец, спросил я, перебрав в голове имена.

— Почему?.. — прошелестел сбившийся в тишине.

— Потому что у нас, на старой Земле, Трофимами звали тех, кто кормил. Кто подбирал, делил, даже если самому не хватает.

Я хорошо помнил, что этот, самый молодой сбившийся в бараке, был первым, кто решился взять рис после драки. После моих слов. Взял ровно столько, чтобы остальной рис можно было поделить между остальными.

Трофим закивал, глаза вспыхнули от счастья.

— Я-я теперь Т-трофим, — прошептал он сам себе, на глазах блеснули слезы.

Подошел еще один мужик. Плечи прямые, губы сжаты. Ладонь, в которой еще недавно была заточка, то ли бережно, то