Предчувствие беды. Книга 1 - Борис Спартакович Акимов

начала падать. Впрочем, к этому времени все войска, участвовавшие в маневрах на румынской границе, и далеко не только они, были уже сконцентрированы в наспех поставленных лагерях к югу от озера Нойзидлер, вокруг города Шопрон и в самом городе. Напуганное население начало уходить на восток и север, через границу с Чехословакией. Из СССР через румынские базы прибывали все новые войска, и к концу мая все было готово.

Глава 8

В огромном мраморном и безвкусном вестибюле гостиницы было тихо и прохладно. Андрей вышел из лифта и повернул налево, туда, где над глухой дубовой дверью светилась надпись «Садко». Так назывались валютные магазины, которых было несколько по Москве и в которых иностранцы за твердую валюту могли купить продукты и вещи, в обычных магазинах не продававшиеся. Самый большой был на Большой Тифлисской, этот, в «Фремдгасте», был поскромней, но все равно манил простых безвалютных московских жителей богатством выбора. Собственно, выбор в «Садках», как их называли, ничем не отличался от выбора в любом питерском супермаркете – но для НР это было изобилие.

Андрей двинулся вдоль полок, складывая в корзинку то, что собирался отнести сегодня вечером к Ковалевым: две литровые бутылки очищенной «Московский», блок «Бранденбурга», банку консервированной ветчины – нет, пожалуй, две банки, с продуктами у них туго, а застолье, кажется, планируется многолюдное. Так, теперь пару упаковок сардин, три лимона, большой килограммовый пакет витых разноцветных итальянских макарон – смешно дарить макароны, но тут это нормально, это для них экзотика, такие в обычных магазинах не продаются. Теперь что-нибудь сладкое, вот хотя бы эти рулетики, тоже побольше. Вроде все.

Расплатился и вышел из гостиницы. Пакет оттягивал руку, но Андрей решил пройтись пешком: арбатские переулки были очаровательны своей кривизной и непредсказуемостью линий, если не считать этого жуткого Нового Арбата – широченного, прямого как стрела, прорезанного сквозь половину этой части города проспекта, застроенного громадными помпезными зданиями. Андрей повернул направо и мимо Манежной двинулся в сторону Воздвиженки, пересек Бульварное кольцо, минуя Новый Арбат, через всю ширину которого тянулся громадных размеров, черным по желтому, лозунг «Не думай, что твой народ может сделать для тебя. Думай, что ты можешь сделать для своего народа». Свернул на Старый Арбат и через несколько кварталов – направо, в переулок Пауля Рорбаха, бывший Новопесковский, где жили Ковалевы. Поднялся на третий этаж по обшарпанной лестнице, морщась от неприятного запаха, и позвонил.

Открыла ему Маша, и он сразу оказался в том мире, который любил и ради которого, а вовсе не в архивы и ездил в Москву, хотя даже себе боялся в этом признаваться. Это дивное тепло московских домов! Нет, в Петербурге мы это уже потеряли, думал растроганно Андрей, целуя Машу, обнимая Павла, прижимая к себе повисших на нем детей, раскланиваясь во все стороны с полдесятком полузнакомых и незнакомых, столпившихся в маленькой прихожей встретить необычного гостя.

Полумрак, запах пыльных книг и старой мебели, женщины в длинных мягких юбках, по последней московской моде, Павел – вечный диссидент – конечно же, в джинсах, улыбается, что-то говорит, куда-то тащит.

– Тут у меня… – вырывался Андрей, – вот, к столу…

– Спасибо, спасибо большое, – говорила Маша, принимая пакет.

– Андрей, ты нас балуешь! Ну, зачем эти подарки? Как будто мы тебе без подарков не рады.

Но видно было, что пакет, особенно блок «Бранденбурга», доставили ему удовольствие, да и гости, видя все это великолепие, почтительно примолкли.

– Ой, какие смешные макароны! – воскликнула одна из женщин, молодая, в пестрой юбке и белой льняной блузке, с ниткой странных крупных бус на шее.

– Это Эльза, – представил Павел, – Машина сослуживица.

– Здравствуйте, Эльза, – улыбался Андрей, – какие у вас бусы красивые. Из чего это?

– Из бумаги! – вспыхнув от удовольствия, ответила Эльза. – Я сама такие делаю.

– Неужели? Должны хорошо продаваться.

– Ну что вы, – почему-то смутилась Эльза. – Я для подруг делаю.

– Это Даша, познакомься, это Виктор, ее муж, мы с ним вместе работали в Сибири, это Петр Сергеевич, это Наталья, его жена, – представлял присутствующих Павел.

– К столу, к столу, все голодные! – позвала Маша.

Постепенно бестолковый шум приветствий и разговоров стал стихать, гости потянулись в комнату и стали рассаживаться. Протестующего Андрея усадили во главе длинного придвинутого к дивану стола, спиной к стене, лицом к окну, Маша села на другой конец, остальные гости расселись по обе стороны, слева на диване, справа на стульях.

В тонкостях энэровских имен Андрей учился разбираться долго, и до сих пор до конца это искусство не постиг. Были, конечно, простые случаи: номенклатура старалась называть своих детей именами, стилизованными под немецкие или в крайнем случае под древнеримские, и если вас знакомили с Эльзой или Генрихом, можно было довольно уверенно сказать, из какой семьи те происходят. Чуть сложнее было с какими-нибудь Павлами, Юлиями или Клавдиями обоего пола: вроде как древнеримские, то есть правильные, государственные, звонкие, но при этом все-таки не немецкие, и непонятно – это легкая фронда или просто имя понравилось. Еще хуже было с исконно-русскими, они же греческие: Анастасии и Марии, Василии и Ксении – скорее всего, родители фрондеры, но пойди пойми, просто за Россию или еще и против Рейха… А тут еще и постоянный бунт детей против родителей, так что какой-нибудь тридцатилетний Ганс вполне мог оказаться отпетым диссидентом и имени своего мог стесняться. На этом запутанном фоне приходилось радоваться своему собственному имени, которое, как сказал Андрею несколько лет назад Ковалев, было «вполне нейтральное».

Под общий гомон, под звяканье стекла и вилок Павел и еще один гость – кажется, Петр Сергеевич – быстро и сноровисто разлили водку в разномастные рюмки и стопки. Две дамы поотмахивались, но больше для виду, и Павел, привстав – встать в полный рост не давала ему книжная навесная полка, под которой он сидел, – и подняв рюмку, начал было говорить тост. Но его тут же прервали, закричав, что нечего тут говорить, и так все ясно, надо пить за дорогого гостя – и потянулись к Андрею чокаться. Андрей запротестовал было, но вовремя вспомнил усвоенную пару лет назад от одного москвича мудрость: если за вас пьют, Андрей, то надо сказать спасибо и больше ничего ни в коем случае не говорить. И смирился.

Выпили. За столом на несколько секунд наступила та благоговейная тишина, которая всегда наступает после первой рюмки. Слышен был только стук вилок по тарелкам, да как кто-то из гостей лил себе в стакан воду. В этой тишине Андрей, прожевав кусочек селедки, поднял глаза и прямо перед собой через окно увидел на крыше противоположного дома громадный лозунг – «Партия и армия