Воронцов. Перезагрузка - Ник Тарасов

Завтрак оказался целым пиршеством. В глиняном горшке оказалсь та самая каша с молоком, запахом которой Митяй меня пытался разбудить. Лепёшка из грубой муки похрустывала с каждым укусом. Пирог с капустой и яйцом просто таял во рту. Я ел, чувствуя, как благодарность за этот завтрак разливается по телу теплее утреннего солнца. Когда ещё я так наслаждался едой? В Москве завтрак — это быстрый кофе на бегу и бутерброд в метро в лучшем случае.

— Митяй, после завтрака пойдем червей накопаешь, — сказал я, доедая последний кусок пирога. — На рыбалку же собираемся! Как раз на утренней зорьке клев должен быть отменный.

Доев и одевшись, мы вышли из дома. Митяй, прихватив лопату, направился в сторону навозной кучи у соседского двора, которая встретила нас резким аммиачным запахом. Я поморщился, зажав нос рукой, но Митяй, кажется, даже не заметил «аромата».

С самого краю кучи Митяй сноровисто вонзил лопату, подковырнув верхний слой.

— Ооо, да тут их! — его голос выражал неподдельный восторг, когда пласт земли открыл копошащийся клубок из червей, которые извивались так, словно пытались сложить ругательства на азбуке Морзе.

Сорвав неподалёку широкий лист лопуха, я подсунул его Митяю:

— Давай, собирай. Только побольше, рыба любит сытно покушать. — Хохотнул я.

Прихватив удочки, которые мы вчера сделали, мы отправились в направлении, которое указал вчера Илья.

Дорога к реке петляла меж берёз, и с каждым шагом я всё больше поражался тому, что открывалось перед глазами.

Лес встретил нас первозданной тишиной, нарушаемой лишь птичьим пением да шелестом листвы под лёгким ветерком. Стройные белоствольные берёзы стояли словно крестьянки в белых сарафанах, их изумрудные кроны переплетались высоко над головой, создавая живой собор из зелени и света. Между ними то тут, то там виднелись могучие сосны — великаны, чьи макушки терялись в небесной синеве, а могучие стволы, покрытые медно-рыжей корой, источали смолистый аромат.

Боже мой, какая же это была красота! Ничего общего с теми жалкими остатками лесов, что я помнил из двадцать первого века — чахлыми посадками вдоль автострад, где каждое дерево боролось за выживание среди выхлопных газов и желанием дорожников их спилить. Здесь же природа царила во всём своём великолепии: нетронутая, девственная, живя настоящей жизнью.

Под ногами пружинил толстый ковёр из прошлогодней листвы, мха и хвои. Воздух был настолько чист, что, казалось, его можно было пить, как родниковую воду. Чуть дальше, он густел с каждым шагом, наполняясь новыми ароматами — пахло мокрым камнем, водорослями и чем-то болотным.

Между стволами мелькали белки, поднимая переполох своей возней, где-то в далеке стучал дятел, выбивая дробь по сухому дереву и куковала кукушка. Вспомнился анекдот, когда кощей бессмертный прогуливаясь по лесу, изгалялся над кукушками, спрашивая сколько ему осталось жить.

Изредка виднелись звериные тропы — может медвежьи даже, а может волчьи или лосиные. Следы жизни были повсюду, но жизни дикой, свободной.

— Вот по всей видимости и Быстрянка, — Митяй остановился на обрыве.

Внизу была река, которая выписывала серебристые петли, разбиваясь о валуны. Издалека вода звенела так, как будто кто-то без конца разбивал хрусталь. Поток несся стремительно, играя бликами на восходящем солнце, то исчезая в тени прибрежных ив, то вырываясь на открытые плёсы, где становился почти прозрачным.

Мы стали обходить обрыв по тропинке, которая шла вниз, петляя между замшелых валунов. И спустя метров триста мы уткнулись в разлив, о котором говорил Илья. Болото встретило нас тихим бульканьем, будто какой-то старик-водяной кряхтел в своей берлоге, переворачиваясь с боку на бок.

Подойдя к самой границе твёрдой земли и зыбкой трясины, я выломал из сухостоя крепкую палку и воткнул её в почву. Земля с хлюпающим вздохом проглотила сухостой почти на всю длину — добрых полтора метра. Тут же на поверхность выползли большие пузыри, лопающиеся с неприличными звуками.

— Боярин! — Митяй прыгнул ко мне и ухватив за руку потянул на себя. — Это ж трясина, боярин! Отойдите, а то засосёт!

Глава 9

— Это торф, — удовлетворённо потянул я, разглядывая чёрную жижу на палке. В ноздри ударил кисловатый запах перегноя и сероводорода. Я достал палку, смотря на эту жижу и показывая ее Митяю. — Видишь, как тянется? Тут сантиметров сорок пласта, не меньше. Так что осенью будем копать.

— Да на кой он… — замолчал под моим взглядом, — то есть, зачем? — выдавил он, явно не понимая. — Есть же лес для дров.

— Лес и для других нужд нам будет нужен, торф же для отопления куда лучше дров, особенно если прессовать, — хмыкнул я, вытирая руки о траву. — Горит он жарко и долго, и дыма мало даёт.

Обойдя болото по едва заметной тропе, петляющей между кочек и ольшаника, мы снова услышали реку — раньше, чем увидели её. Быстрянка металась между валунов, взбивая пену о прибрежные камни.

А вот и тот самый перекат! Вода падала с полутораметровой высоты, высекая радугу в тумане брызг, грохоча так, что приходилось повышать голос. Наблюдая за этим перекатом, можно даже сказать, маленьким водопадом, я погрузился в мысли. Вода с шумом обтекала подводные камни, создавая причудливые водовороты и пенные барашки. Солнце играло в брызгах, превращая каждую каплю в крошечный бриллиант. И только спустя какое-то время я с трудом, но вынырнул из них.

— Здесь! — перекрикивая грохот воды и показывая на сужающееся русло, — колесо поставим здесь! Вода будет бить прямо на лопатки, да с такой силой, что любую мельницу покрутит!

Митяй смотрел на водопад так, будто я предложил запрячь русалок в телегу. Его пальцы судорожно сжимали удилище, костяшки побелели от напряжения. Видимо, представлял, как бурлящий поток снесёт будущее творение неведомо куда.

Я хорошо осмотрел это место, запоминая каждый камень и вырисовывая в голове очередную стратегию. Берега здесь были крепкие, каменистые — самое то для фундамента. Нужно будет сюда еще раз вернуться и хорошо всё обдумать.

Заводь же нашлась метрах в ста ниже по течению — некая тихая гавань с кружевом белых кувшинок, где течение было далеко в стороне. Тут же вода струилась очень лениво, практически стоячая, лишь изредка покачивая стебли осоки. Чуть дальше она переливалась сквозь поваленные коряги, как расплавленное стекло в руках опытного стеклодува.

— Да была бы река