Паргелион - Аня Тормент

Дара завернулась в тряпку и легла на пол. Кажется, где-то топили, она чувствовала запах печи. Может, тепло дойдёт и сюда, и тогда можно будет согреться. Возможно, Кривозубый не убьёт её, хотя уж лучше бы так, чем терпеть его побои и унижения. К побоям она начала привыкать, казалось, боль перестала быть такой сильной, как раньше. А иногда она вообще ничего не ощущала. Но это не мешало ей ненавидеть Кривозубого. Временами полное безразличие к своей судьбе сменялось жгучим желанием отомстить. Всадить бы в него нож. Хладнокровно, так же, как он бил её. Слушая, как кто-то скребёт лопатой снег, она погрузилась в долгий сон без сновидений.

В маленькое оконце светила молодая луна. Дара прислушалась — кажется, шаги за стеной, мерные, тихие, будто женские. Замерли.

Потянулась к стоявшему поодаль кувшину, допила молоко, с досадой думая, что зря не оставила хлеба на потом, и снова улеглась на пол.

— И какой же у тебя план? — послышался негромкий голос.

Дара вспомнила об М3. Вчера она мысленно склонилась к тому, что все произошедшее в яме было галлюцинацией, но, выходит, это произошло наяву. Или — бред продолжается. Тем не менее она ответила голосу:

— А какой может быть план? Буду сидеть тут, пока он не разрешит мне выйти.

— Жаль, что ты такая слабовольная.

Дара подскочила и процедила сквозь зубы, стараясь говорить тихо:

— Да ты хоть понимаешь, что происходит? По-моему, нет. Я по уши в дерьме, да в таком, в котором ты никогда не бывала.

— Это почему же? Недавно ты швырнула меня в такую кучу, что я до сих пор воняю.

— Не надо передёргивать! — Дара сжала кулаки. — Я здесь в стане чужаков, где меня держит выродок, каких мало. Все в моей деревне, скорее всего, мертвы. Я понятия не имею, где нахожусь, я еле живая, а, возможно, скоро уже не буду. Так тебе понятно?

— Зачем же орать, — спокойно ответила Медея учительским тоном, хотя Дара говорила шёпотом. — И тем более распускать сопли. Ты просто в затруднительном положении, но, девочка, кто в нем не бывал.

— Просто в затруднительном положении — это когда посрать не можешь с утра, а это тебе не затруднительное положение!

— Успокойся, малышка. Просто активируй мозг, он же у тебя есть? Подумай, как тебе выбраться отсюда.

Дара вмиг осеклась и, кажется, задумалась.

— Не представляю, — ответила она наконец с выражением безысходности на лице. — Этот урод не запер дверь, но он знает, что идти мне некуда. Ну и что, что я выйду — там кто-то есть. А если я и подловлю момент, чтобы не было — трудно будет пробраться через двор незамеченной. Там собаки, залают, и всё. А если вдруг получится, то ещё надо выйти из деревни. Но прежде надо отыскать Аву и посмотреть, нет ли здесь кого из наших. А потом — я не найду дороги домой. У меня нет оружия, а без него идти через лес — это почти смертный приговор. Так что, как видишь, умирать мне в любом случае — либо в лесу меня задерёт медведь, либо Кривозубый однажды забьёт до смерти. Но знаешь, я уже начинаю думать, что ты всё-таки права: если медведь, то это смерть быстрая, всё лучше, чем терпеть его. Но — если я сбегу и он меня поймает, то либо будет бить, пока последний дух не выбьет, либо посадит в яму, а это тоже смерть, только медленная и мучительная. Видишь, как много вариантов? Даже не знаю, что и выбрать, — ехидно закончила она.

— Вот! — торжествующе заметила М3, как будто выиграла в споре. — Ты уже начала шутить. А это значит, что не всё потеряно.

— Как посмотреть, — грустно протянула Дара и тихо застонала от боли, когда захотела перевернуться на другой бок.

— Значит, так. — Голос М3, казалось, зашептал прямо у неё в голове. — Слушай меня внимательно. Скоро мы покинем это убогое пристанище.

* * *

Несколько дней прошло в том же режиме. Утром явилась пухлая баба, которая вынесла ведро, ни слова ей не сказав и, кажется, стараясь лишний раз не смотреть на побитую девку, которая жалась в углу. Она же принесла Даре кусок хлеба, побольше, чем Кривозубый пожаловал ей вчера, пару варёных яиц, кувшин воды и кружку молока. Вскоре явился и сам Кривозубый и, увидев, что она не почистила одежду, которая, по его словам, источала вонь, снова побил девочку палкой, но уже не так сильно. Опять пригрозил цепью, если она выйдет за дверь без его разрешения. Дара ожидала новых издевательств, но, видимо, её тюремщик на время потерял к ней интерес и, казалось, был озабочен чем-то другим.

Оставшееся время Дара отчищала от одежды грязь и внимательно прислушивалась к доносившимся снаружи звукам, ведь сейчас только они могли дать ей хоть какую-то новую информацию. То ворона закричит, то засвистит ветер, то голоса донесутся со двора. Узнать бы только, где спит Кривозубый, и тогда… тогда ещё можно попробовать.

Прошло десять долгих ночей, или, может быть, двенадцать, или даже четырнадцать…. Она засыпала, когда тонкая полоска бледного света пробиралась сквозь окно и падала на щербатые доски. А до того она слушала, как воют деревенские собаки, и ей чудились оживающие тени в углах комнатушки. И тогда Медея рассказывала ей явно выдуманные истории, хотя и уверяла, что это всё чистая правда. Про большой мир, про города, про людей и удивительных животных… Откуда же ей всё это знать, если она сидит в коробочке? Просто россказни, хотя, надо признать, фантазия у неё что надо.

Перед ночью побега Кривозубый всё-таки побил её. И всё смотрел своими пустыми глазами, как будто не было там никого, в этом теле, просто чья-то неушедшая тень, бродящая неприкаянной. От него сегодня пахло как-то особенно неприятно, чем-то тухлым, гнилостным, едким. И она решила, вытирая размазанную по подбородку кровь из лопнувших губ: сегодня.

Дождавшись, пока все звуки стихнут и почти полная луна взойдёт высоко, девочка оделась и подползла к двери. Кажется, за стеной никого не было. Кривозубый спал в соседней избе, это она уже поняла по звукам его удаляющихся шагов и скрипу дверей. Баба, которая приносила ей еду и никогда на неё не смотрела и не говорила с ней, — уж не немая ли? — иногда ночевала в соседней комнате. Но сегодня её не было. Что-то ёкнуло внутри. «Если выйдешь, посажу тебя на цепь. Если ты выйдешь, я узнаю. Но ты не выйдешь, так ведь, собачонка? Хорошая собачка