"Фантастика 2025-163". Компиляция. Книги 1-21 - И. А. Намор

…Сьюдад-Родриго… посадка… ждут…

«Ну, садимся, так садимся, – подумал Степан, жестами дав понять пилоту, что услышал его. – Все одно лучше, чем лететь в дождь на этой кофемолке… К тому же ночь на носу, а стать участником ночного переле та в такую погоду, честно говоря, не тянет».

Постепенно над линией горизонта проявились силуэты зданий, крепостных башен, высокой городской стены – явно средневековой, шпили и купола соборов и церквей, – неярко, но все же освещенные. Все это так выпадало из ощущения настоящего, что казалось, будто перелет поглотил не только километры пространства, но и несколько веков времени.

«Удивительно, всего в сотне километров отсюда идет война, а здесь даже светомаскировки нет… Обычная испанская беспечность или уверенность, что уж гражданские объекты республиканцы бомбить точно не будут? Черт его знает!»

Матвеев смотрел на открывшуюся перед ним панораму во все глаза и не заметил, как горизонтальный полет перешел в плавное снижение. И вот уже колеса коснулись земли маленького аэродрома на окраине Сьюдад-Родриго. Подпрыгнув несколько раз на невидимых в сумерках кочках, биплан покатился по полю, в сторону нескольких невысоких построек, рядом с которыми стояли два больших легковых автомобиля.

Чихнув напоследок, мотор заглох, лопасти пропеллера, замедляя вращение, остановились, и к «комитету по встрече» «Мотылек» подкатился почти в полной тишине. Дождь уже прекратился, о нем напоминали только капли на редких островках травы и потемневшая земля летного поля.

Путаясь в привязных ремнях, Матвеев все-таки одолел не желавшие расстегиваться хитрые пряжки и попытался выбраться из тесной задней кабины. Первая попытка, так же как и вторая, оказались неудачными. Затекшее от сидения в неудобной позе тело не слушалось, ноги и руки дрожали, странная, необъяснимая слабость навалилась на Степана. Он смог лишь вяло помахать подбежавшим к самолету встречающим и, стесняясь собственной беспомощности, жалобным голосом попросить:

– Господа, не будете ли вы так любезны и не поможете ли выбраться из этого летающего механизма? Похоже, сам я это сделать уже не в состоянии…

По крайней мере, двоих из встречающих Гринвуд знал в лицо – сталкивался пару раз в коридорах одного неприметного здания в центре Лондона. «Господа» любезность оказали и споро в шесть рук вытащили бренное журналистское тело на волю, аккуратно придерживая от падения.

– Вы не представляете, как я рад вас видеть… – Матвееву ничего не стоило чуть-чуть воспользоваться навалившейся на него слабостью и подпустить в голос легкой дрожи. Эпическая картина «Возвращение с холода» могла убедить самого взыскательного и недоверчивого зрителя, пожалуй, даже больше, чем просто факт бегства из этого кошмара… Тут ноги его вполне естественным образом подогнулись, и он практически упал на четвереньки. Сдерживаемые весь полет позывы подступающего к горлу желудка прорвались…

– Простите, господа, не могли бы вы отвернуться на секундочку? Мне кажется, что сейчас…

Последовавшие за этим утробные звуки заставили в смущении отвернуться всех встречающих. Бежавшему от злобных большевиков коллеге сейчас могли простить и не такие проявления откровенной слабости.

Через четверть часа Матвеев уже полулежал, укутанный толстым шерстяным пледом, на заднем сиденье просторного «плимута», держа в одной руке сигару, а в другой – бутылку десятилетнего «Крагганмора», и наблюдал, как механик вместе с пилотом – «Вспомнил! Его зовут Анастасио Де Ла… и как-то-там-еще …» – складывают крылья «Мотылька» вдоль фюзеляжа и цепляют биплан на буксир второму автомобилю – брутальному «Панар-Левассеру».

– Через несколько минут отъезжаем. К утру постараемся быть в Лиссабоне, торопиться уже некуда, – подал голос сидевший слева от водителя невысокий, коренастый мужчина с грубым бульдожьим лицом и ухватками констебля. – Дороги в Португалии если и лучше испанских, то ненамного. Ехать будем не быстро, да и на границе простоим не меньше часа. Так что постарайтесь вздремнуть. В вашем состоянии, Майкл, это необходимо. Виски можете не жалеть – у нас есть еще, сэр Энтони специально предупредил о ваших любимых сортах, – и, улыбнувшись чему-то, оставшемуся за пределами понимания Степана, он открыл форточку в дверце автомобиля и закурил.

Выбросив окурок сигары в открытое окно, Матвеев с наслаждением отхлебнул виски прямо из горлышка высокой бутылки и, развернув вощеную бумагу лежащего на коленях свертка, достал большой сэндвич с жареными валенсийскими чоризо. Жирно, конечно, – сало и жирная свинина и паприка в пропорциях – и вредно для здоровья, но зато сочно и пахнет умопомрачительно, не говоря уже о вкусе. С жадностью впившись в белый хлеб, прослоенный толстыми кусками хорошо прожаренной колбасы, Степан понял, что его наконец-то отпускает, пусть ненадолго, пока есть еда и выпивка, занимающие сейчас большую часть его мыслей. Война остается на войне… Сейчас – вне пределов зрения и за гранью осознания перегруженного мозга. По крайней мере, в это очень хотелось верить.

Последнее, что успел сделать Степан, перед тем как уснуть, так это – заткнуть горлышко бутылки пробкой и втиснуть ее между подушкой и спинкой сиденья. Недоеденный сэндвич так и остался зажат в руке…

* * *

– Господин Гринвуд? – одновременно вкрадчиво и просительно обратился к Майклу секретарь британского посольства в Лиссабоне (Матвеев сразу же после знакомства забыл, как на самом деле называется должность Грегори и звал его про себя «Младшим»). – Вас просят к телефону… Лондон…

– Где телефон? – Степан, выспавшись и отмывшись от дорожной грязи, чувствовал себя почти нормальным человеком. Он даже начал обдумывать новый цикл статей для «Дэйли мейл», намереваясь преподнести резко «полевевшим» британским интеллектуалам, выступавшим защитниками «революционных преобразований в Испании», небольшую бомбу.

– В особой комнате. Я вас провожу…

Вызвать его таким образом мог только один человек… И с ним обе ипостаси Матвеева-Гринвуда сейчас хотели разговаривать меньше всего.

Закрыв за собой бронированную дверь под исполненным ревности взглядом посольского шифровальщика, Степан подошел к столу, где стоял массивный телефонный аппарат, и взял трубку.

– Гринвуд у аппарата!

– Майкл, мальчик мой, если бы ты знал, как я рад тебя слышать! – непритворная радость сэра Энтони, казалось, изливается сквозь телефонную мембрану обволакивающим медовым потоком. Липкая сладость наваливается, душит, вызывая странно знакомое чувство – беспомощности и безнадежности. Тошнотворное чувство.

Как тогда, в самом начале июля…

Как она бежала… Молча, сосредоточенно, только стоптанные каблуки туфель мелькали из-под подола застиранного, кое-где заштопанного, но все еще чистого монашеского платья.

«Или это называется ряса?»

Barbet[194] сбился на затылок, и из-под него на лоб падали слипшиеся от пота полуседые пряди волос. Хриплое дыхание ее, более подобающее загнанному животному, нежели служительнице церкви, казалось, заполняло собой небольшой, стиснутый стенами и почти соприкасающимися