"Фантастика 2025-163". Компиляция. Книги 1-21 - И. А. Намор

что как только умолк последний аккорд, Олег вдруг сорвался с места и побежал звонить жене, и что-то ласково говорил ей в телефонную трубку… Долго говорил. А сам Степан просто ушел на кухню, оставив Витьку в одиночестве, и курил там, и старался не плакать.

Чёрные глаза… Молчи!

Шепот у штурвала длится,

Пена вдоль бортов струится

В блеск тропической ночи.

Южный Крест прозрачней льда,

Снова падает звезда.

Вот молитва всех влюбленных:

Любим? Значит, навсегда!

Фиона замерла, словно зачарованная, продолжая сжимать плечи Степана, взгляд ее словно бы обратился внутрь себя. Она тихонько и чуть судорожно вздохнула, когда Матвеев подхватил ее на руки и понес, то кружась в ритме вальса, то замирая на несколько секунд на одном месте, чтобы поцеловать. Он нес ее на руках и продолжал декламировать. Голос его набирал силу с каждой строчкой, – или ей это только казалось? – заполнял все ее тело, проникая в каждую клетку, каждую пору необоримой горячей волной.

Карие глаза – простор,

Степь, бок о бок мчатся кони,

И сердцам в старинном тоне

Вторит топот эхом гор…

И натянута узда,

И в ушах звучит тогда

Вновь молитва всех влюбленных:

Любим? Значит, навсегда!

То, что чувствовал сейчас Степан, не поддавалось описанию. Отбросив к чертовой матери рефлексию, он нырнул с головой в поток, которому сам же и отворил путь. Казалось, глаза Фионы излучают свет, и, поймав отражение своих глаз в ее зрачках, Матвеев внезапно увидел, что и сам он окружен мерцающим ореолом. И от этого ему стало легко. Легко и радостно, так, как, пожалуй, не было никогда в жизни. А если и было, то не с ним и не сейчас.

Синие глаза… Холмы

Серебрятся лунным светом,

И дрожит индийским летом

Вальс, манящий в гущу тьмы.

– Офицеры… Мейбл… Когда?

Колдовство, вино, молчанье,

Эта искренность признанья –

Любим? Значит, навсегда!

Матвеев не остановился, даже когда у них на пути возник вынырнувший внезапно из какой-то подворотни, жандармский патруль – офицер и два рядовых. Видно, привлеченные громкой речью на иностранном языке, жандармы решили ради порядка полюбопытствовать: «А кто это там шумит среди ночи?» Однако стоило взглядам офицера и Степана встретиться, как готовый было вырваться окрик «выдохся», что называется, на полпути. Жандарм неожиданно смутился, махнул рукой подчиненным и внезапно взял под козырек. Лишь через несколько мгновений в спину удаляющимся по улице Матвееву и Фионе донеслось сказанное на выдохе и с неподдельным восхищением:

– Англичане… сумасшедшие…

Да… Но жизнь взглянула хмуро,

Сжальтесь надо мной: ведь вот –

Весь в долгах перед Амуром

Я – четырежды банкрот!

И моя ли в том вина?

Если б снова хоть одна

Улыбнулась благосклонно,

Я бы сорок раз тогда

Спел молитву всех влюбленных:

Любим? Значит – навсегда…

Он так и нес ее на руках, читая стихи Киплинга, Теннисона и еще бог знает чьи. Сейчас поэтические строки всплывали в его английской памяти совершенно естественно и легко. И он шел, выравнивая шаг в такт стихотворному ритму, и нес на руках любимую женщину, совершенно не обращая внимания на взгляды случайных прохожих – полные непонимания, осуждения, но и нередко – доброй зависти и восторга. А потом, совершенно «вдруг», они оказались перед дверью номера, и никто – ни он, ни она, – кажется, не помнили, как прошли мимо портье и откуда в руках у Степана оказался ключ, висящий на огромной деревянной груше. И значит, следующим номером программы стало отпирание замка с женщиной на руках и губами, занятыми поцелуем…

* * *

Звонок телефона раздался, как это обычно бывает, в самый неподходящий момент. Степан осторожно, стараясь не потревожить обнимавшую его Фиону, повернулся к столику у кровати и взглянул на часы.

«И какая сволочь будит человека в шестнадцать часов утра первого января?» – в голову не пришло ничего иного, кроме цитаты из «ну, очень бородатого» анекдота. Однако хочешь, не хочешь, а надо вставать. К тому же на календаре уже второе число. Второе января 1937 года…

«Надеюсь, у того, кто осмелился нас потревожить, есть весьма веские причины, иначе… Мелкое хулиганство не должно остаться безнаказанным».

Телефон не унимался. К счастью, аппарат был вполне современным, и громкость его зуммера поддавалась регулировке, что и было проделано Степаном сегодня ночью, когда они с Фионой вернулись в номер отеля.

«Как чувствовал… Вот же настырные! И явно это звонят не посольские с Rua de Sao Bernardo».

– Господин Гринвуд? – голос, искаженный мембраной, звучал незнакомо.

«И что тут сердиться, – вздохнул про себя Матвеев, – чай не в пустыне живем».

– Слушаю вас внимательно…

– Извините, что побеспокоил вас в неурочный час, но, похоже, быть мне богатым…

«А вот теперь – узнал… Витька, черт неугомонный, не спится ему у себя… Кстати, а где он сейчас? И, самое главное – как его сейчас зовут? А, вспомнил!»

– А вот это, любезный месье Поль, зависит исключительно от вас и только от вас.

«А теперь, когда обмен обязательными поклонами и любезностями завершен, выкладывай, какого хрена тебе от меня нужно…» – подумал Степан, но вслух был сама любезность:

– Я сейчас немного занят, будет ли вам удобно продолжить разговор через три четверти часа?

– Я сам хотел предложить то же самое … Куда перезвонить?

«Ох, ну и задачки ты задаешь невыспавшимся людям!»

– Записывайте номер…

Продиктованный Матвеевым номер принадлежал небольшому ресторану на Rua Saraiva de Carvalho недалеко от Hotel da Estrela, где Степан снял номер, и Федорчуку он, скорее всего, был уже известен, но правила игры навязывали некие условности. На адрес ресторана должна была приходить вся корреспонденция для Майкла Мэтью Гринвуда в период его пребывания в столице Португалии.

«Связь – это жизнь!»

Простая до банальности сентенция, возведенная в ранг категорического императива, заставила Степана на второй день по приезде в Лиссабон отправить в несколько адресов, обговоренных с Олегом и Виктором в качестве «почтовых ящиков», телеграммы с указанием названия «своего» отеля, номера апартаментов и телефона, а также резервного канала связи – в упомянутом ресторане.

Жить даже не двойной – Матвеева и Гринвуда – а тройной жизнью, ибо личность Гринвуда имела две взаимоисключающие ипостаси: британского журналиста и шпиона, и руководителя «международной