Начальник Культуры - Валерий Александрович Гуров

адвокат в выглаженных брюках и листал какие-то бумаги, опершись спиной о стену. Лицо ушло, но не особо умное. Да это и не надо… в России для успешного дела нужно искать адвоката который хорошо знает судью, а не законы.

Я прошёл мимо, прикидывая, где тут зал заседаний, когда из-за угла мне навстречу вышел он. Крепкий, как сейф, с квадратной челюстью, в серой милицейской форме с погонами подполковника. Лицо — дюже знакомое. Очень знакомое.

Мы остановились напротив друг друга. Узкий коридор, облезшие стены, и между ними — мы. Милицейская форма сидела на нём как литая, но пуговицы на животе вот-вот готовы были сдаться. Широкий в плечах, пузо уже набрал, но всё равно видно — когда-то был зверюга. Лицо обветренное, а глаза — маленькие, прищуренные, цепкие, как две армейские пуговки.

— Ты начальник культуры? — спросил он хриплым голосом безо всяких приветствий.

Меня осенило мгновенно. Всё сложилось — и беспредел этих малолеток, и их уверенность, что им всё с рук сойдёт. Передо мной стоял папаша одного из этих козлов. По здешним меркам — полубог, человек, который хоть к мэру может зайти без записи.

— Подполковник Кузнецов, — он сам себе кивнул, словно удостоверял: да, это я. — А ты чего моего сына прессуешь, культурный ты наш?

Слова простые, но прозвучали как предупреждение. Я улыбнулся уголком рта.

— Сынок ваш, значит?

Кузнецов напрягся, желваки заходили. Посмотрел так, будто я усомнился, достойный ли у него сынок.

— Мой, — отрезал он. — И я его под твою культуру не отдам. Губу закатай! А я сделаю поправку на то, что ты в администрации без году неделя и забуду.

— А ты как отец подумай, чем это кончится, если его сейчас прикроешь, — сказал я спокойно, каждое слово укладывая на место, как камни в фундамент. — Сегодня штраф, административка, а завтра угловка и срок. Ты же не вечный товарищ подполковник, и свою голову сыну не переставишь. Так, что если ты забудешь, то сынок тебе напомнит.

Его пальцы стиснули желтую пуговицу на кителе, но мент промолчал. Не привык, видно, чтобы с ним так разговаривали.

— Так что, товарищ подполковник, либо он у меня три месяца красит лавочки, либо вы его через год из зоны вытаскивать будете. Ну или не будете, отрубит по полной. Ваш выбор.

Кузнецов выдохнул через раздувшиеся ноздри, как паровоз. Отвёл взгляд в сторону, думал. А я продолжил:

— Культура — самое безобидное, что может случится с сыном, наберется уму-разуму, уж я за этим пригляжу.

Милиционер крепко задумался, мои слова его пробрали. Видимо сам давно уже понял, что надо с сыном принимать кардинальные меры, но все оттягивал. Ему нужен был толчок к действиям, импульс, который я и задал.

— Ладно, дело говоришь, — буркнул он, но погрозил пальцем. — Смотри у меня.

— Я смотрю. А вы не лезьте, когда он прибежит на меня жаловаться.

Кузнецов хмыкнул, развернулся и пошёл к выходу, каблуки его грохотали по полу, как молоты по наковальне.

Я остался стоять в коридоре, провожая взглядом широкую спину подполковника, пока тот не свернул за угол. Он ушёл, но в воздухе всё ещё висел тяжёлый запах милицейского одеколона, вперемешку с его прокуренным дыханием. Такой аромат не выветривается — он въедается в стены, в пол, в воздух маленького городка, где каждый шаг, каждое слово одного человека могут перекроить судьбы сразу десятка других.

Я пожал плечами, неспешно поправил галстук и прошёл дальше по коридору. Там уже маячили знакомые фигуры — мои будущие «культурные активисты».

Панки расселись на лавке, как на сцене перед выступлением. Закинув ноги с грязными кедами на спинку, они переговариваясь вполголоса. Зелёный ирокез в куртке с нашивками, трогал криво подбритые виски и травил какой-то анекдот. Второй в бесформенной майке с дырками на животе, заржал в голос над шуткой своего дружбана. Но когда я подошел, хохот мигом прекратился.

— Чего уставился? — лениво бросил зеленый, но голос уже не был таким наглым, как пару дней назад. Скорее — для проформы.

Я молча сел за маленький столик в углу, достал ручку, чистый лист. Медленно, с чувством вывел первую строчку:

«Прошу направить на исправительные работы в отдел культуры районной администрации граждан Гордиенко А. В. и Кузнецова П. С.»

Выводил текст чуть ли не каллиграфическим почерком. Удовольствие от этих букв было особенное — не часто выпадает случай так красиво вписать пару фамилий в новую главу их жизни.

Закончив, подписал и поставил дату. Потом медленно встал, сложил бумагу пополам и пошёл к кабинету помощника судьи. Панки проводили меня взглядом с презрением — мол, обломался чиновничек? Но кто обломится мы ещё посмотрим.

Помощник судьи сидел, попивая чай из гранёного стакана с подстаканником — старая школа. Вид у него был такой, будто его ровным счётом ничего не интересует, кроме конца рабочего дня. Стол его завален бумагами, как впрочем и вся его жизнь.

— Что хотели? — спросил он без интереса, лениво поднимая глаза.

— Максим Валерьевич, начальник отдела культуры, — спокойно ответил я, подавая ходатайство. — Прошу приобщить к материалам административного дела.

Он глянул на меня поверх очков, потом на бумагу. Покачал головой — мол, и тут вы, культурные, со своими заморочками. Но бумагу взял.

— Ходатайство приобщается, — сказал он как вынес приговор.

Я вернулся в коридор и сел в на лавку, дожидаться начала заседания. Панки на меня не смотрели, делали вид, что заняты чем угодно, только не моим присутствием. Они не понимали ещё до конца, что я для них приготовил, отсюда и вольготность в их поведении. Скоро начнется рассмотрение дела по существу. Существо, конечно, заявит, невиновно.

В зал суда мы заходили все вместе — я, панки, адвокат, которому явно было всё равно, чем закончится это дело. Потом появилась судья — женщина лет пятидесяти, с волосами, стянутыми в жёсткую гульку, и таким выражением лица, будто всю жизнь ей показывали только списки недостач и отчёты о планах, сорванных на корню. В таких глазах жалости не бывает — только служебная необходимость и лёгкая усталость от очередных асоциальных элементов, не вписывающихся в план. Последним зашёл подполковник Кузнецов.

Процесс шёл быстро. Судья зачитывал протокол по хулиганке, панки скучали и кивали в нужных местах. Они всё ещё думали, что сейчас отделаются штрафом, максимум — обязательной лекцией о вреде алкоголя и пагубном влиянии агрессивной панк-музыки на неокрепший