Музейные истории - Роман Моргунов

Вот в таком духе мы вели беседу. Комплименты друг другу так заполняли пространство вокруг, что, казалось, оно скоро кончится, Дом разорвёт от них на части, и мы окажемся сидеть возле развалин на улице.

– А скажите мне, господин Сказочник, – потянул речь кисельными берегами с молочными реками Павел Иванович. – Есть ли какие-нибудь доказательства, что Мутному Зеркалу этому столько лет, сколько вы сказываете?

Вопрос был лёгким, почти невесомым. Я даже и представить себе не мог, что он прозвучит, но вот, он прозвучал, и мне ничего не оставалось, как спросить Павла Ивановича:

– Простите, Павел Иванович, не понял?

И Павел Иванович пустился в столь хитроумные словоплетения, что я ничего не понял, кроме того, что, видимо, какие-то бумаги должны прилагаться к такой ценной вещи, как Мутное Зеркало.

– Так вам же, господин Сказочник, откуда-то известно о зле, тролле, холоде. Так нет ли бумаги какой, чтобы слова эти каким-либо образом подтвердить можно?

Посетитель не ставил под сомнение мой рассказ, он лишь хотел что-то такое, чтобы всё это можно было как-то доказать. Моя беда была лишь в том, что не было у меня никакой бумаги, о чём я честно сообщил Павлу Ивановичу.

– О, пустяки! – засмеялся Павел Иванович. – Такую бумагу я с ваших слов изготовить могу!

И он так радостно поклонился мне, что я тут же поклонился в ответ и начал благодарить, хотя никто ничего ещё пока не сделал, да и бумага такая мне совсем была не нужна.

Безымянные Монеты посетитель осматривал очень внимательно. Прищуривался и напрягал глаза свои изо всех сил.

– Как вы говорите? – спрашивал он. – Судьба?

– Да, – говорил я. – У каждого она своя. У нас, должен сказать, были посетители, у которых есть свои такие Монеты.

– Да что вы?! Прямо отсюда?

– Ну, отсюда или не отсюда, этого я вам не скажу, – не стал я врать. – Но Монеты у них очень похожи, с одним отличием: на их поверхностях есть рисунки!

– Да что вы говорите!

– Да! Рисунки!

– И что же там?

– Вот, недавно был человек в белом костюме, – начал я рассказывать с умным видом. Павел Иванович отошёл от меня на шаг и сделал такую умную физиономию, что слова сами летели у меня изо рта:

– У него была Монета, где с одной стороны нацарапана одна риска, как будто кот лапой задел…

– Да что вы говорите? Кот?! Лапой?!!

– Да!

– Так прямо и задел?

– Этого я, признаться не знаю…

– Ну, дальше…

– А с другой стороны рисок таких много!

– Там тоже кот лапой задел?

– Этого я тоже не знаю…

– Так! А дальше?

– Так вот этот человек двадцать восемь лет на необитаемом острове прожил!

– Прямо-таки двадцать восемь?

– Представляете?! А уже потом к людям вернулся!

– Невероятно!

– Так вот эта Монета, она же необыкновенная! Из-за неё он там двадцать восемь лет на острове прожил!

– Да что вы говорите!

– Так что Монеты эти Судьбу выбирают!

– Не может быть!

– А ещё мальчик у нас был!

– Мальчик? А имя не помните?

– Имя? – почему-то схватился я за голову. – Как же не помнить! Помню: Оливер!

– Оливер?

– Да! Точно! Оливер!

– Вы уверены?

– Абсолютно! – вскричал я. После этих моих слов Павел Иванович ловко достал из кармана маленький бордовый блокнот, обложкой из кожи, с инициалами завитушками, маленький карандаш, раскрыл волшебным образом блокнот на середине и на чистом листе, улыбаясь, оставил какую-то пометку, которую я не успел прочесть, ловко захлопнул, и, продолжая держать блокнот пальцами, улыбаясь, спросил:

– Может, ещё что-то помните?

– Да, Оливера к нам привёл господин Советник, – выболтал я, сам не понимая, как слова срывались с моих губ.

– Господин Советник! – радостно вскрикнул Павел Иванович. Блокнот в его руках сделал какие-то акробатические трюки, но не исчез.

– Вы хорошо знакомы с господином Советником?

– Нет, – честно признался я. – Он здесь был один раз…

Возникла какая-то незапланированная пауза, в которую у меня вырвался вопрос. Вырвался и, надо думать, больно укусил Павла Ивановича:

– А вы?

– Случалось, знаете ли видеться, – неопределённо сказал Павел Иванович и увёл разговор по какой-то другой тропинке, которую я сегодня и вспомнить не могу.

4

Павел Иванович занятно пил чай. Расхваливать он его начал, когда только учуял аромат. Да так расхваливал, такие слова выбирал, что мне казалось, чай этот можно было пить без сахара. На мой вопрос, нужно ли ему лимона или мёда, он так ответил, что вроде бы ничего не попросил, но я принёс и то, и другое. Павел Иванович пил чай и с мёдом, и с лимоном.

– Как у вас тут прекрасно! – восхищался он, трубочкой свёртывал губы и тянул огненную, как мне казалось, заварку. Чай он заедал почтенной долькой лимона. Когда я присмотрелся, то понял, что своими пальцами он держал сразу два кусочка, но так, что заметить это можно было, только если сильно присмотреться.

– Ещё чаю? – спросил я.

– В ваше удовольствие! – сладко протянул посетитель. Я отправился заваривать новый чайник.

Звёзды и бархатная ночь совсем не интересовали Павла Ивановича. Чай, лимон, мёд – интересовали, а вот все прелести музейного балкона – нет.

– Вы знаете, – заговорил Павел Иванович как только я сел напротив него, – ваши истории меня чудесным образом навели на такие мысли…

– Буду рад, если вы ими со мной поделитесь, – сказались у меня сами по себе слова. Вроде как и не собирался ничего говорить, только чашку чая выпить, поэтому вот и присел, но как-то так у этого посетителя Музея получалось, что само собой что-то такое говорилось и ничего с этим поделать было нельзя.

– Когда-то давным-давно, на заре человечества, как говорят люди исторические, – плавно запел Павел Иванович и слова его потекли ровно, сладко, затягивающе, – случилось в истории человечества значимое событие: появилось понимание, что всё и на всё обменять можно.

Признаться, я ничего не понял из этих слов, но Павел Иванович говорил так занятно, а чай был такой вкусный, что я кивнул так, будто бы всё понял. Мой гость продолжил:

– Стало ясно, что нужно некое универсальное средство, чтобы обменивать всё на всё можно было, да богатство копить. Не сразу сообразили, что это такое должно быть. Пробовали меха, наконечники стрел, семена разные, даже пиво в каких-то областях для этих целей использовали.

Павел Иванович медленно поднёс белую чашку к своим губам, вытянул их трубочкой и вмиг полчашки чая исчезло. Я улыбнулся.

– Прошло сколько-то времени, потом ещё столько же, а может, и ещё больше.

От таких слов стало даже темнее.

– И вот сообразили, что золото и серебро