Галя, у нас семидесятые! - Анна Наумова

нескольких молодых ребят всем поселком. Было Ирочке что-то около двадцати двух лет, в поселке она, так же, как и Климент Кузьмич, жила с рождения. Молодая девушка окончила в Москве медучилище и вернулась домой, устроившись на работу фельдшером в больницу, которая располагалась в соседнем поселке, километрах в десяти.

— Что же делать? — вопрошал растерянный муженек, застигнутый врасплох.

— Сиди и молчи, — ровным тоном сказала разлучница. — Скажем как есть — все равно не поверит. Постучит и уйдет. Скоро последняя электричка на Москву отправляется. Вернешься домой, как ни в чем не бывало. Спросит — скажешь, что крепко спал после работ по даче и ничего не слышал. У меня Димка, как в саду упахается, так потом двенадцать часов кряду спать может. А если узнает — несдобровать мне. Ни за что не поверит… Так что и ты помалкивай. Авось пронесет… Лежи до завтра. А с утреца я к тебе еще разок зайду.

У Катерины Михайловны, слушавшей испуганные переговаривания любовников, сжались кулаки от злости. Выбить бы сейчас стекло, залезть да устроить разнос сладкой парочке, а заодно и мужу любовницы, Димке, рассказать, как вернется. Ишь, тварь какая, с утреца еще заглянуть к Клименту Кузьмичу собралась… Разозленная супруга бросила сумки, нашарила на земле какой-то камень и уже было замахнулась им в покосившееся окно, как передумала.

— Знаете, Дашенька, — устало рассказывала она, утирая нос вовремя подсунутым мною чистым носовым платком, — я ведь что подумала: ну покричу, поскандалю, окно разобью, волосы фифе этой повыдираю, глаза выцарапаю… А толку-то? Себе же хуже сделаю… И так, как завучем стала, у меня то давление, то тахикардия, то спина побаливает… Чего доброго, на работу сообщат… Оставила все как есть, сумки прямо у дома бросила и бегом на обратную электричку побежала. Пришла домой и так тоскливо стало… Просто выговориться захотелось. Позвонила тебе, а парень какой-то пробасил, что нет еще тебя…

— Ага, только вернулась. Егор, наверное, к телефону подходил.

— Не для меня, видать, просто семейная жизнь, — подытожила подруга. — Не мила она мне. Все мужики такие. Жила себе одна почти шестьдесят лет, и еще проживу, сколько отмерено. Детишек все равно уж поздно заводить, а терпеть измены и унижения ради наличия «штанов» — нет уж.

— Почему? Не все такие. И семью не только ради детей заводят, — попыталась я успокоить подругу. — Мы вот с Георгием…

— С кем? — живо поинтересовалась Катерина Михайловна, мигом забыв о собственных проблемах. Подробности моей лично жизни ее всегда очень интересовали. Не что чтобы она была сплетницей — скорее, просто относилась ко мне, как к старшей дочери, и от всего сердца желала мне устроить свою жизнь. А что такое устроенная жизнь в понимании простого советского обывателя семидесятых? Семья, дети, квартира от государства, работа, профсоюзная путевка в Сочи или Гагры, румынский гарнитур и телевизор. Собрал весь пазл — все, ты счастливый человек. Только вот на поверку оказывается, что замуж выйти не напасть… Так, кажется, говаривала моя любимая бабуля, которая побывала замужем три раза.

— Хотела сказать, знакомая моя, Аллочка, — принялась я лихо врать, сказав первое пришедшее в голову имя, — вот ей тоже к пятидесяти, а счастье свое встретила она совсем недавно. Живут очень хорошо вдвоем. Главное же — любить друг друга.

— Нет, Дашенька, любит — не любит — все это уже не ко мне, — как об уже давно решенном деле, сказала Катерина Михайловна. — Игры эти — для молодых. А я еще Вас ругала, что Вы Николая своего восвояси отправили… Правильно, стало быть, поступили — избавили себя от ненужных проблем. Поеду-ка я домой. Завтра на развод подам. Квартира на меня записана, делить нам нечего. Пусть в свою коммуналку возвращается. Черного кобеля не отмоешь добела. Надо еще вещи этого ирода собрать. Завтра прямо в школу и отвезу. Благо немного у него барахла-то. К своим шестидесяти только три пары штанов, две куртки да дачу-развалюху нажил. Зарплату его я ему обратно в ящик стола в учительской положу. А потом, может, в другой школе место найду — не смогу этого козла усатого каждый день видеть. И ведь знала же я: на молодых его тянет. У самого два инфаркта было, вес давно за сотню перевалил — а все на молоденьких сальными глазами смотрит. И ладно бы богатый был, а то — как у латыша… Что он им предложить может, кроме своей развалюхи дачной? Ан нет, как видите, ведутся некоторые. Я уж дождусь, пока Димка с БАМа вернется, все ему про эту профурсетку расскажу. Я его норов крутой знаю: фингалов наставит — мама не горюй.

Тут мне возразить было нечего. Еще во время моего первого путешествия в СССР, когда я попала в 1963 год, я обратила внимание на красноречивые взгляды, которые Климент Кузьмич кидал на молоденьких учительниц и практиканток. Чтобы их избежать, я нарочно стала носить на работу закрытые кофты и юбки подлиннее, но это не помогало. Рук Климент Кузьмич, надо отдать ему должное, не распускал и сальных комплиментов не отпускал, но взгляд его прямо таки не отрывался от округлостей молодых преподавательниц.

— Пойду я, Дашенька, — допив чай, поднялась со стула Катерина Михайловна. — Такая, видать, моя бабья доля. Домой ехать надо. Не забудьте, завтра мы сдаем учебные планы… Тьфу ты, пропади они пропадом…

Проводив коллегу-подругу до двери, я убрала со стола грязную посуду и, махнув рукой на все дела, завалилась спать. Катерину Михайловну мне было очень жаль. Уж кто-то, а она-то точно заслуживала быть рядом с порядочным человеком. Да уж, а еще говорят, что в СССР браки были крепкие.

В ту ночь спала я очень беспокойно. Дали наконец отопление, и в комнате было очень жарко и душно. Никаких регуляторов на батареях, конечно же, не было. А открывать окно не хотелось — за окном уже были заморозки. Поэтому приходилось спать в духоте. То ли от нее, то ли от переживаний, мне снились короткие и беспокойные сны. То перед моим взором являлся Климент Кузьмич, идущий под венец с молоденькой Ирочкой, то видение пропадало, и появлялся поэт Женька, стоящий прямо на кухонном столе в грязных ботинках и патетически возглашающий:

— Черного кобеля не отмоешь добела!

Женьку сменил «Мосгаз», который, сидя за решеткой, пел оперные арии… А уже под утро мне привиделось еще кое-что: внезапно я обнаружила