Галя, у нас семидесятые! - Анна Наумова

себя стоящей на перроне станции московского метро. Прямо под направлению к путям уверенным шагом шла эффектная молодая женщина лет тридцати с небольшим. Была она действительно очень красива: высокая, стройная, длинноногая, со струящимися до пояса черными волосами… Этакая цыганочка!

Однако было в этой красоте нечто отталкивающее. Идущая была явно не в себе: на красивом лице ее застыла какая-то странная, ничего не выражающая улыбка.

Обращаясь то ли ко мне, то ли к кому-то еще, женщина весело сказала, глядя на подходящий поезд:

— А хорошенькая девочка у нас родилась. Три четыреста…

И она сделала три резких шага вперед. От ужаса у меня сковало горло. Я хотела закричать, но не могла.

Глава 9

Я проснулась в холодном поту. Как и тогда, когда мне приснился неуловимый маньяк по кличке «Мосгаз», державший в страхе всю Москву зимой 1963 года, у меня просто сумасшедше колотилось сердце. В тот раз мне снилось, что я иду по какой-то дороге, кругом туман, а впереди меня с чемоданом в руках шагает высокий зловещий силуэт мужчины в пальто и зимней теплой шапке с завязанными назад ушами. К слову, эта деталь, сообщенная маленьким свидетелем — парнишкой, видевшим Ионесяна, и натолкнула когда-то сотрудников уголовного розыска на правильный путь.

Где я? И почему так темно? Страшно-то как…

Я выпрямилась и села на краешек кровати, вздохнула несколько раз, ровно и глубоко, постепенно приходя в себя. Сонный морок рассеялся, и я окончательно вернулась в реальность. Потом, нащупав в темноте тапки, я протопала к столу и налила себе попить. «Это был кошмар, всего лишь кошмар, ты просто устала, переволновалась, много событий случилось за день, за Катерину Михайловну переживаешь, вот и снится всякая муть…» — говорила я себе, жадно глотая воду.

После двух выпитых стаканов мне стало немного легче. Глаза привыкли к темноте. Проступили очертания знакомых предметов. Сквозь щель между дверью и наличником пробивался едва тусклый свет. О чем-то ругались между собой поэт Женя и Дарья Никитична. Слышался мерный стук. Это чеканил мяч Егор — был у него такой ритуал с утра.

«Ты у себя в комнате, все хорошо, это был просто сон, Галочка-Дашутка, — продолжала я себя успокаивать. — Пора вставать, а то в школу опоздаешь».

Неужто и впрямь уже утро? Ощущение такое, что я вот-вот прилегла. Я кинула взгляд на настенные часы — начало восьмого. Да, так и есть пора вставать. И лучше бы это сделать поскорее, если я не хочу стоять в очереди к туалету и ждать, пока Женек, начавший ежедневно ездить, как он старомодно выражался, «в присутствие», сделает контур своей жиденькой бороденки.

Поеживаясь, я подошла к окну. Длинной вереницей в сторону метро двигались сонные и заспанные люди. Кто-то ехал на завод, кто-то — в институт — каждый по своим делам. Понурая вереница невыспавшихся людей, вынужденных спозаранку вылезать из теплых кроватей. Нередко москвичи, переехавшие из коммуналок старой Москвы в новостройки, старались найти работу поближе к дому: увольнялись с предыдущих мест и поступали на новые. Для рабочего класса это было несложно, а вот сотрудникам институтов, школ, библиотек нередко приходилось ездить через всю Москву. Взять хотя бы нашу Катерину Михайловну — она только недавно переехала в «Сокол», а большую часть жизни провела в многокомнатной коммунальной квартире вместе со своей давнишней подругой Софьей Исааковной.

Кстати, о завуче… Видать, сегодня в школе будет очень напряженный день, и лучше бы мне в учительской не задерживаться. Чего доброго, Катерина Михайловна, застукавшая своего благоверного в постели с девицей на тридцать лет моложе, взбеленится и начнет в присутствии других учителей выяснять отношения. Да уж, продолжать работать на одной работе с бывшим супругом — то еще удовольствие.

В отношения Катерины Михайловны и Климента Кузьмича я твердо решила не вмешиваться. Пожалуй, займу-ка я вежливую позицию наблюдателя… Я уже на опыте поняла, что когда милые бранятся, лучше просто выслушивать и ту, и другую сторону, вежливо кивать, поглядывая на часы, а после — сливаться под любым удобным предлогом («дома плиту забыла выключить», «надо в булочную забежать» или «пора на урок, а то оболтусы мои там без присмотра, того и гляди — класс разнесут»).

Сопереживание и эмпатия — вещи, конечно, хорошие, но если так беспокоиться обо всех и вся, можно с катушек съехать. Вон мне и про Лиду какие-то кошмары сниться начали. Надо бы, кстати, наведаться к подружке под каким-нибудь предлогом. А то сама она не позвонит. Может, конечно, я чересчур волнуюсь, и все в порядке. А может, и нет… Опыт показывает, что часто не такие уж и глупые сны мне снятся.

В учительскую я специально вошла всего за пару минут до начала урока, чтобы быстренько раздеться, взять журнал и бежать стремглав на урок, не выслушивая ни жалоб одной стороны, ни нелепых оправданий другой. В нашей комнате, однако было полно народу, но ни Катерины Михайловны, ни Климента Кузьмича там не наблюдалось. Неужто взяли оба отгул и поехали в ЗАГС заявление на развод подавать?

— Сама таблеток наглоталась, — безапелляционно говорила сухонькая и старенькая Агриппина Кузьминична.

— Или помогли, — вступила в диалог другая дама — преподавательница немецкого.

— Такова судьба, — резюмировал физрук Мэл Макарович, изящно закручивая мяч на пальце, как это лихо делают футболисты. За прошедшие годы он чуть-чуть пополнел, лишился некоторого количества кудрявых волос, но все так же был очень обаятелен и сводил с ума всю женскую часть преподавательского состава. — Против нее не попрешь. Да и немолода она уже была…

— Что ж, нет больше «Ткачихи», — вздохнула химичка.

— Товарищи, ну право слово, — взмолился географ, — хватит сплетничать, как бабушки на лавочке! Помянем человека, и дело с концом! Как говорится, двум смертям не бывать…

— Что-о? — громко воскликнула я. В душе зашевелились самые нехорошие подозрения. В мозгу всплыла фраза, неаккуратно брошенная вчера Катериной Михайловной: «Не мила мне жизнь такая…». Неужто и впрямь она глупость такую с собой сотворила, расстроившись из-за измены супруга? И с чего вдруг она стала «Ткачихой»?

Коллеги мигом повернулись ко мне. Уже особо ни на что не надеясь, я спросила слабым голосом, ища глазами стул, на который можно было бы плюхнуться в случае, если мои опасения подтвердятся:

— А где же Катерина Михайловна?

— Где-где, Дарья Ивановна, откуда нам знать, — пожал широченными плечами Мэл Макарович, — Выходной у нее. Дома у себя, наверное.