Галя, у нас семидесятые! - Анна Наумова

— А если не откроет? — засомневалась я. — Мне кажется, Катерина Михайловна сейчас попросту видеть никого не хочет. Сидит одна дома, плачет да раны зализывает.

— Хорошо если зализывает, а не наносит, — мрачно сказала Софья и надела туфли. — Не первый год в органах работаю, знаю, что в любом возрасте от любви кукушка может слететь. У нас тут одну на днях спасали — вены себе вскрыла, хорошо хоть вовремя успели. Не откроет — вызову наряд, выбьют дверь. Сиди, жуй пряники. Я скоро.

Ждать и впрямь долго не пришлось. Через полчаса на пороге появилась Катерина Михайловна под конвоем подруги. Так я и знала — она была дома. Не открыть Софье, зная ее решительный нрав, она побоялась и выложила все как есть. Событиям, развернувшиеся в хрущобе на окраине Москвы, позавидовали бы все сценаристы латиноамериканских сериалов.

В общем, дело обстояло так. Крайне возмущенная поступком неверного мужа, Катерина Михайловна побросала прямо у дома сумку с провизией и вещами Климента Кузьмича, которые сначала заботливо для него собирала, и вечерней электричкой умотала обратно в Москву. Дома она с превеликим наслаждением расколотила сервиз, который коллеги подарили паре на свадьбу и, решив избавиться от всего старого, включая мужа, выгребла из шкафа его вещи и понесла на помойку. Оставлять в квартире хоть что-то напоминающее о присутствии изменника, она не могла. Ей буквально казалось, что ее везде преследует запах его ужасного одеколона «Шипр».

Вынося к мусорным бакам штаны и рубашки Климента Кузьмича, Катерина Михайловна внезапно столкнулась с соседом — интеллигентнейшим профессором Орестом Дмитриевичем. Было ему уже хорошо за шестьдесят, а может, и все семьдесят, но держался он молодцом — бегал по утрам, не пил, не курил, и мог подтянуться на турнике в свои годы целых десять раз! Орест Дмитриевич был, как и многие здешние жители, бывшим обитателем комнаты в огромной московской коммуналке. Только несколько лет назад он наконец получил ордер на отдельную квартиру.

Катерине Михайловне пожилой профессор явно симпатизировал: вежливо здоровался, целовал ручку, убедившись, что никого рядом нет, поддерживал ничего не значащий разговор о погоде… А на восьмое марта внезапно презентовал ей большой букет хризантем.

— Вот, наверное, Даша, за кого надо было замуж выходить, — вздохнула тогда Катерина Михайловна, ставя хризантемы в вазу. В тот день я с тортиком наведалась к ней в гости, — интеллигентнейший человек, профессор. Никаких тебе «ложить», «садить», «польта»… Знали бы Вы, как меня это коробит! И никаких поездок на эту дачу, будь она неладна! Ну и что, что мужчина в возрасте… Всего на одиннадцать лет меня старше. Зато с ним интересно! А галантен как! И одевается хорошо, пахнет приятно! А деревенские манеры Клима мне уже поперек горла сидят. Подарил сегодня пожухлую мимозу и табуретку, которую сам же на уроках труда у себя сделал.

В общем, вернувшись с дачи, выпустив пар, подметя осколки сервиза и попутно пожалев, что не сдала его в комиссионку (выручила бы хоть какие-то деньги), обманутая жена решила: пусть будет око за око! А посему, накрутив кудри и щедро сбрызнувшись духами «Красная Москва», она решила не медлить ни минуты и пригласила Ореста Дмитриевича на чай следующим вечером. Тот, разумеется, согласился, мигом нацепил свежую рубашку, побрился электрической бритвой, нарыл в шкафу галстучишко посовременнее и, как полагается, с букетом свежих цветов заявился на порог.

Однако вечер оказался совсем не томным. Спустя два часа общения Катерину Михайловну начало клонить в сон. Орест Дмитриевич, оказывается, был хорош только для «смолл-толка», то есть разговора ни о чем. А вот при длительном общении с ним было неимоверно скучно. Говорил он только о своей работе в душном и пыльном архиве, различных способах омоложения, поездках в санаторий и о том, какой красавицей была его бывшая жена.

— Вам бы, Катерина Михайловна, схуднуть немного… Вы вообще были бы женщиной моей мечты, — допивая пятую рюмку ликера, брякнул старик, и глаза его умаслились. Своей морщинистой ладонью с аккуратным маникюром он начал поглаживать полную длань подруги, лежащую на столе. — А вообще — зачем Вам работать? Настоящей женщине это без надобности. Она должна вдохновлять своего мужчину. Да и возраст у Вас уже совсем не юношеский…

«Ах ты ж старая кобелина… И ты туда же! — подумала Катерина Михайловна. — Что-что, а Климент Кузьмич ни разу никакого замечания ни о возрасте, ни о моей внешности не делал. Наоборот, все время приговаривал, какая я у него сладкая пышечка. И про работу ни разу не заикнулся. „Хочешь, говорит, работай, не хочешь — не работай. Ты у меня все равно, Катюша, умница“. А этот под старость лет задумал из круга квадратик делать».

Однако, вспомнив о недавних событиях, подруга осеклась. Каким бы добрым, свойским и простым ее уже почти бывший муж ни был, факт остается фактом — он ее предал.

— Знаете что, Орест Дмитриевич, — деликатно сказала подруга, аккуратно высвобождая руку. — Вам пора. А мне еще учебные планы к завтрашнему утру надо проверить.

Мачо на пенсии был явно расстроен, что ему дали от ворот поворот, но вида решил не показывать. Все так же галантно поцеловав Катерине Михайловне руку, он промокнул губы салфеткой, раскланялся, оделся и открыл дверь в прихожей.

На пороге стоял Климент Кузьмич, шею которого надежно фиксировал медицинский воротник. Точно такой же воротник периодически ношу я, когда протрузии в шее начинают заявлять о себе. Выглядел провинившийся муж не то чтобы очень хорошо. Одной рукой он опирался о стену. Было видно, что каждое движение в спине и шее доставляет ему страдание.

— Ты, Катенька, все не так поняла, — заныл он, глядя в пол, и уже было приготовился толкать заранее заготовленную объяснительную речь, как вдруг, увидев чужие ноги в мужских ботинках, поднял голову и переменился в лице.

— А это что за хлыщ профессорский? — заорал он, забыл о боли и грозно двинулся своим мощным телом на престарелого ловеласа. — К жене моей вздумал клинья подбивать, мышь архивная? А по мордам?

Орест Петрович, даром что старик, с резвостью двадцатилетнего парня, застуканного в женском общежитии ночью, отпрял в сторону, выбежал из квартиры и понесся вниз по лестнице, обронив шляпу.

— Сомбреро свое забери! — продемонстрировал знание испанского языка Климент Кузьмич и, нагнувшись, хотел было поднять шляпу и бросить ее вслед профессору, однако внезапно заорал от боли и скрючился, упав прямо